Ей вспоминается день, когда Сидониу приехал в поселок, и она увидела, как он вылезает из грузовика на остановке. Она пошла, держась на расстоянии, за незнакомым белым мужчиной, что-то ей подсказывало: иностранец приехал в поселок по делу, которое касается ее. У дверей медпункта взгляды Мунды и приезжего так резко пересеклись, что она с ним робко поздоровалась. Поколебавшись, португалец обратился к женщине:

— Я ищу сеньору Мунду Одиноку.

— Это я и есть.

— Я врач, командирован в поселковый медпункт.

— Ой, только не говорите, что вы от этих — как их? — от бесправительственных организаций.

— На самом деле я приехал ради вашей дочери Деолинды. Мы познакомились в прошлом году в Португалии.

Дона Мунда помолчала. Поправила платок, как будто собираясь с духом для вопроса, который она и хотела, и боялась задать:

— Так вы за моей дочерью приехали?

Глаза ее наполнились влагой, задрожали густые ресницы.

— Я приехал с ней повидаться, — ответил незнакомец. — Мы очень близки.

— Как вы сказали?

Начался роман во время конгресса, на который Деолинда приехала в Португалию. Оба думали: так, очередной эпизод. Любовный клубок ради того и замотан, чтобы его размотали. Но потом оказалось, что одним навязчивым воспоминанием дело не кончится. Переписка все длилась, множились клятвы и обещания. Пока внезапно Деолинда не перестала отвечать на письма. Врач то взвешивал свое нетерпение, то измерял тоску. И понял, что страданиям его меры нет. Он затолкал пожитки в чемодан, оформил документы, обменял деньги и отправился за море к любимой.

— Мне надо повидаться с Деолиндой, я больше не могу без нее.

— А вы разве не знаете, что Деолинды нет?

— Как нет?

— Она уехала за границу.

— Совсем?

— Что вы сказали?

— Я спросил, навсегда ли она уехала.

— Она скоро вернется. День, другой — и она тут.

Дона Мунда пошла от медпункта домой, то и дело крестясь и бормоча молитвы. С тех пор сама она ни разу в медпункт не заходила. Наоборот, доктор приходил к ней домой и, надо сказать, делал это ежедневно, с завидным прилежанием.

Прошло несколько недель, и Мунда успела понять, что некоторые вещи лучше делать подальше от дома. Потому она и стоит сейчас в коридоре медпункта, нетерпеливо заглядывая через окошко в кабинет врача.

Наконец Сидониу выходит в коридор, торопливо устремляется куда-то, по пути стаскивая с себя халат, но замирает как вкопанный, столкнувшись с посетительницей.

— Дона Мунда? Что-то стряслось с Бартоломеу?

Слишком много народу, слишком много стен, у которых есть уши. Мунда отзывает его в сторонку и, извернувшись, достает что-то из складки своей капуланы.

— Опять письмо пришло.

— От Деолинды?

— От кого же еще?

Доктор сам не свой: халат падает на пол, руки тянутся вперед в немой мольбе. Женщина тайком сует ему конверт.

— Здесь не вскрывайте… пос… после прочтете, доктор.

Она аж заикается от волнения. Спотыкаясь, карабкается по слогам, чтобы добраться до целого слова.

— Боюсь, вдруг явится Бартоломеу.

— Сюда? Да он ведь из дому не выходит.

Сидониу, развернув листок, пожирает глазами строчки, написанные любимой. В поселке нет телефонной связи, а Деолинда далеко, где — он точно не знает, на курсах повышения квалификации. Мать сама не представляет, где эти курсы и чему на них учат.

— Беда быть матерью! Хуже только совсем не иметь детей, — жалуется она, подбирая с пола разорванный конверт.