Шрифт:
– А мы вот со стаканом насквозь из глазури, насквозь из стекла, - подал теперь голос со стола графин с водой.
– Вы моете людей снаружи, а мы изнутри; затем-то мы так и прозрачны: пусть всякий тут же видит, что пьет.
– Так, стало быть, вы просто из соли?
– сказал кувшин.
Графин звонко расхохотался:
– Эк, батенька, куда хватил! И ваша-то глазурь разве просто из соли? Для глазури, милый мой, две веши вместе в огне сплавить надо: какой-нибудь землицы да какой-нибудь соли. Ваша землица - глина, ваша соль - обыкновенная поваренная, вместе и оглазурились. Наша землица - кремнистый песок, наша соль - промытая зола, поташ, в огне они живо в прозрачную жижу сплавились - в жидкое стекло. Видал ты, я думаю, как хозяйский сынок наш, Ваня, соломинкой мыльные пузыри пускает?
– Кто в жизни мыльных пузырей не видал!
– сказал кувшин.
– Ну вот. Точно так же и наш мастер на стеклянном заводе: возьмет длинную железную трубку, обмакнет в стеклянную жижу и ну дуть с другого конца. Дует, дует, а стеклянная капля на кончике раздувается все больше, настоящим пузырем. Пренеприятное чувство, когда тебя так раздувают, скажу прямо! А он, дуя, еще вертит тебя вокруг головы, и тянешься ты поневоле, тянешься, как быть надо графину. Тогда поставит тебя на горячую каменную плитку, горячую - чтобы тебе не простудиться и не лопнуть, и чикнет ножом по горлышку, чтобы ты от трубки отстал. Уф! Точно петлю с шеи сняли. Потом железным прутиком еще каплю стеклянной жижи возьмет и губы тебе на- ведет, наконец, для красы уже, обведет тебе вокруг плеч и шен стеклянное же ожерелье…
– А я-то… - зазвенел тут рядом с графином стакан.
– Что ты?
– строго перебил его Графин.
– Ты, братец, только полграфина или даже полбутылки: разрезали бутылку пополам - и все тут. Так вот как, милостивые государи! Мы, народ стеклянный, хоть и слабы, хрупки, стукнешь нас неосторожно или (чего Боже упаси!) уронишь - в куски, вдребезги разобьемся, зато же и чувствительны, отзывчивы: только пальцем щелкни - голос подадим, зазвеним!
V.
Справа, слева, сверху, снизу - отовсюду вдруг зашелестела, точно в лесу тысячи листьев разом за› шевелились, и на Ваню как бы ветром пахнуло. Вот тебе на! Это ведь обои на стенах проснулись, заколыхались, заговорили.
– Всякий из вас пожил, господа, правда, - шелестели обои.- Но все же, сколько бы вас тут ни было - будь вы из дерева или из железа, из глины или из стекла, - все вы живете вашу первую жизнь и второй жизни вам нет и не видать.
– А вы-то что же, вторую жизнь живете?
– прозвенел графин.
– А то как же?
– отвечали обои.
– Наша первая жизнь была тряпичная, наша вторая - бумажная. Сколько лет иас люди платьями, бельем носили, пока мы на них в лохмотья, в отрепья не изорвались! Тут бы, кажется, нам и конец? Ан нет! Тут выручили нас наши новые крестные - тряпичники: «Бутылок, банок! Костей, тряпок!» Сгребали тряпье и из домов, и из сорных ям, а понабравши целый воз - марш на бумажную фабрику.
– Славная компания!
– сказал брезгливо графин.
– Да на один воз вашей грязной братии двух возов мыла недостало бы!
– Да-с, вашим комнатным мыльцем с сальным тряпьем немного поделаешь, - сказали обои.
– Нас, сударь мой, в трех кипятках да в трех щелоках проварили, нас трепалкой в мелкую кашу истрепали, изодрали, - хоть караул кричи. Зато же уж и .насквозь пробрало. А рядом, в другом чане, тут же, свежей водой окатили, - так всю грязь как рукой сняло! Стала каша чистая, аппетитная - хоть сейчас кушай! Только чистоте нашей люди и тут не поверили: чтобы от прежней дряни в нас и духу не осталось, хорошенько еще нас продушили.
– Одеколоном, верно?
– сказал графин.
– Как бы не так! Хлорною водой, сударь мой. Пахнет она, правда, вовсе не духами - расчихаешься, раскашляешься; зато очистит, убелит как снег.
– А дальше что же было?
– Дальше - пустяки, прогулка одна. Поумывшись, убелившись, вытекли мы кашицею из крана на проволочную сетку. А сетка на колесах, идет себе вперед да вперед, да трясется еще при этом с боку на бок. Вода-то из кашицы и сбегает сквозь сетку, а там остается одна густая бумажная масса. Навстречу тут два валика. Проходит масса меж валиков и выходит из-под них уже не массою - настоящею плотною бумагой. Только сыровата еще она. И идет она все дальше, идет по мягкому войлоку. Опять навстречу ей два валика, не холодных уже, а нагретых. Продирается она опять меж них и вылезает оттуда уже совсем сухою. Скоро сказка сказывается, да скорее дело делается: только что жидкою кашицею были, глядь - и бумагою стали.
– Да ведь вы, обои, не простая же бумага, - сказал графин, - а все в узорах? Грунт - серый, а по нему все цветочки да цветочки, листики да листики.
– А это уже нас на обойной фабрике разрисовали, - отвечали обои.
– Сперва навели кистью серую краску для грунта, потом взяли деревянную форму с вырезанными цветочками, обмакнули в малиновую краску, подавили на бумагу - вышли цветочки; взяли другую форму с вырезанными листочками, обмакнули в зеленую краску, опять надавили - вышли листики. Узор хоть и простенький, а миленький. Не правда ли? Никому тут на глаза не лезем, а в комнате от нас все же веселее и уютнее. Пользу приносим, а сами ни гу-гу.