Шрифт:
— Искупнемся? — беспечно предложила Светлана.
— Давай, — вяло откликнулся я, испытывая вновь возрастающую тревогу.
Мне было непонятно, что задумала Светлана и вообще какова ее роль во всей этой странной истории.
— Но сначала закончим с этим...
Она тормознула возле подъезда, над которым светилась красная лампочка, развернулась носом вдоль канала.
— Сидеть тихо! — скомандовала мне и Барсу и, хлопнув дверцей, пошла к подъезду.
Дверь приоткрылась тотчас, едва она взялась за ручку, как будто охранник знал, что она подъедет, и ждал этого момента. Светлана поговорила с ним о чем-то, что-то взяла и, махнув ему, вернулась в машину. Конечно же, она была там своим человеком — как я, дурак, этого сразу не понял!
— Держи!
Это был мой пропуск в зону «Д» — новенький, хрустящий, так мне нравившийся.
— И снова — помни! — напомнила Светка.
— Спасибо, Света, просто не знаю, что и сказать.
— А ты помни молча.
— Грустно как-то, — признался я.
— Грустить не надо, пройдет пора разлуки, — пропела она. — Нас ждет награда за все былые муки...
Мы поехали вдоль канала к насосной. Гравий скрипел под колесами. Меня начинала бить дрожь. Возле насыпи, ведущей на смотровую площадку, Светка остановилась, заглушила двигатель. От перегрева вал провернулся еще несколько раз с чавкающим всхлипом, и мотор затих. Мы все трое сидели неподвижно, молча глядя перед собой на поблескивающий, переливающийся огоньками склон. Светка сладко потянулась, зевнула.
— Спать хочу — умираю.
Она привалилась ко мне на плечо. Сзади мне в ухо дышал Барс. Я застыл, не смея шевельнуться.
— Почему же тебе грустно? — сонно спросила Светка.
И вдруг резко повернулась ко мне. Хотя лицо ее было плохо различимо, я вдруг разглядел ее как-то по-новому: усталые глаза, усталое лицо, усталые губы. Прежде я глядел как-то так, что получалось, что смотрю на нее, теперь я взглянул — в нее! Она хороший добрый человек и вовсе не стукачка. Конечно, у нее какая-то тайна, но коли молчит, сама не говорит, значит, не может, так надо. Уверен, придет время, и все станет ясным, прозрачным и чистым. Света — чистый человек...
— Всё! Купаться! — вдруг встрепенулась Светка. — Всем — на выход!
Восторг от предстоящего купания испытывала только Светка. Я и Барс,
нехотя выпрыгнувший на холодный гравий, настроены были более сдержанно. Барс то и дело проявлял интерес к моей персоне, стараясь проникнуть в самую суть запахов, исходящих от меня. Я же, естественно, подозревал его в неких недобрых намерениях, продиктованных пошлой ревностью, и потому держался скованно и осторожно.
Светка разделась. И готова была броситься в воду, шумевшую пенным водопадом на водосбросе, но, вспомнив о чем-то, достала из кармашка куртки зажигалку, взяла злосчастный протокол и, чуть отойдя от машины, запалила из него костерок. В ритуальном молчании мы постояли у огня. Пепел собрали пригоршнями и развеяли над темной несущейся водой — будь проклят тот час, когда писались эти бумаги! На душе сразу повеселело. Да и пес вроде отстал от меня — затрусил куда-то в темноту по своим, собачьим делам. Мы со Светкой остались вдвоем. Она дрожала, как призналась мне, от жуткой холодрыги, хотя ночь, как и прошлая, была жаркая и душная. Похоже, она дрожала той же дрожью, что дрожал и я. Я стянул робу, намереваясь укрыть Светку. Мы приникли друг к другу, забыв про купание и про все на свете. Так мы стояли, раскачиваясь и шаг за шагом приближаясь к машине. Наконец мы незаметно очутились на заднем сиденье. Закрылись на все кнопки, подняли стекла. Только тогда я почувствовал себя спокойным — освободившимся для новой несвободы, к которой страстно стремился. И Светка, кажется, тоже.
— Мальчик... — прерывисто прошептала она.
Нервно, рывками мои руки освободили нас от всех преград, мешавших нам. Сердце колотилось так часто и с такой силой, что мне казалось, будто машина под нами шатается — то вверх, на склон, то зигзагом вниз, в канал. Искаженное, какое-то чужое, неистовое лицо Светки с закрытыми глазами было откинуто в дальний угол сиденья. Волосы растрепаны. Она все пыталась что-то сказать, но лишь бессвязные звуки срывались с ее губ. Пронзительное ощущение — небывалого счастья, гармонии, нежности — соединило нас в одно целое. Светка с усталой улыбкой глядела из-под прищуренных век, руки ее, еще секунду назад с цепкой силой сжимавшие меня, постепенно расслаблялись, сползали с меня, а мои продолжали стискивать ее, и она снова напружинилась, рывком прижалась ко мне...
В первый момент мне показалось, будто внутри машины сработала мощная фотовспышка. Все залило ярчайшим белесым светом. Я уткнулся в плечо Светланы, словно сраженный пулей.
— Подонки! — с яростью прошипела она. — Попки гадские!
— Они видели?
— Да плевать на все их сучье отродье! Они там... забавляются. Шваль!
— Поедем куда-нибудь отсюда.
— Куда?! Кругом все просматривается. Теперь они нас не выпустят.
— Как «не выпустят»?
— А будут по рации передавать друг другу, с вышки на вышку.
— Ну, поедем в лес!
— В лесу тоже вышки. Нет, Коленька, некуда нам ехать. Ко мне нельзя. Квартирка для гостей, вся «жучками» утыкана, даже в туалете есть.
— А пойдем в насосную! — осенило меня.
Светка поморщилась.
— Там все в масле, скользко и холодно. Ладно, сейчас завесимся, пусть зубами клацают.
Она стянула с передней спинки чехол, приоткрыв дверцу, тряханула его и прицепила с двух концов за крючки. Теперь свет бил в чехол — в кабине воцарился голубоватый пестрый полумрак. Светка засмеялась.
— Ну, что, попки, выкушали наше с прибором!
Она ловко опустила переднее сиденье, и мы по-королевски растянулись во всю длину машины. Правда, ложе было ребристым и не столь уж удобным, но мы были довольны и этим. Светка подстелила наши белые робы, стало как-то по-домашнему уютно. Мы прижались друг к другу и затихли, наполненные ощущением покоя, близости наших тел и душ и счастья.
7
Мы лежали внутри машины, словно в широкой палатке где-нибудь на берегу реки, и свет фонаря с улицы назойливо бил в окна — казалось, что это луна, обычная луна в полнолуние. Сквозь толстый чехол свету трудно было пробиться, зато сквозь лобовое стекло, многократно отражаясь от изогнутых поверхностей, он создавал странную световую иллюзию: словно мелкая-мелкая решеточка из света и теней дрожит и колеблется в пространстве между стеклом и нами, спрятавшимися за этой решеткой.