То же относится к государственным образованиям, в которых были сильны внутренние противоречия. При неспособности устранить их страны либо подпадали под пресс исторически стабильных государств (вспомним печальные для Речи Посполитой Три раздела), либо их «пребывание в истории» становилось недолгим… В этих случаях государство, утеряв скрепляющие его единосущность интересы и чаяния всего народа, неизбежно распадается на этнографические и культурные составляющие, как то произошло с Югославией в 1991–1992 гг. Если же разрушительные процессы продолжались (возьмём хотя бы отделение Черногории в 2006 г. от, и без того политически и экономически ущербного, конфедеративного Государственного Союза Сербии и Черногории), то «составляющие величины», ничего особенного уже не составляя, обречены влачить исторически временное существование. А народы их, измельчившись до политического «щебня истории», – в это время разгоняются по всему миру её «ветрами».

По схожей схеме происходил упадок цивилизаций, развал могучих империй и государств. Поскольку ни сила, ни законы, ни самая изощрённая идеология не способны заменить то, что подспудно вызревает в недрах веками складывающегося самосознания этнически родственных (или чуждых), культурно близких (или далёких) народов.

Исторический опыт показывает, что эволюционное становление культурно и психологически близких народов крепче и надёжнее лукаво-юридических, «законных» и прочих соглашений. Уже потому, что последние зависят от завсегда не стабильных государственных интересов и общественных привязок, коих сменяют не редко искусственно выстраиваемые события. Эта вечная борьба «интересов» подчас выливалась в длительные кровавые войны, в конце которых забывался смысл борьбы, потому что исчезали исторические причины для начала её… Когда же эволюционное развитие исчерпывало себя, а динамику эвольвент более не двигали противоречия, тогда историческое движение несколько успокаивалось. Тому пример история Античного Мира. Она закончилась, как только исчерпал себя смысл Древнего Мира.

Великое Переселение народов стало подспорьем для становления новой – европейской цивилизации, которая, изживая в себе племенные языческие верования, препоручила себя христианскому учению. Обозначив рождение Новой Эры, христианство вошло в духовную и политическую жизнь нарождающихся стран. Новая парадигма развития homo sapiens «по историческому праву» оттеснила легендарное прошлое в стирающуюся временем историю, а творческое достояние великой древности – в музейные атрибуты.

Однако ни исторический опыт, ни новое учение не изменили принципов бытия народов, ибо агрессивность и воинственность их ничуть не уменьшились. Но, если, викинги, приобретя историческое имя, по-волчьи «выгрызали» из раннефеодальной Европы наименее жизнеспособные её звенья, то несметные полчища монгольских племён едва не поглотили перспективно обозначивший себя «запад».

Хуже обстояли дела в Киевской Руси. Так же, не являя собой единое целое, она не смогла выстоять против неисчислимых орд. Жертвенно приняв на себя тяжёлые и мутные волны Великой Степи, Древняя Русь сыграла для Европы ту же роль, что и древнее государство Урарту, на протяжении веков противостоявшее мощи ассирийских завоевателей. Таким образом, не вольною волею, а историческим «хотением» Русь дала сопредельным государствам историческую жизнь.

На фоне свирепых кочевников не многим лучше выглядело крестовое воинство – хищное по содержанию и благостное по духовному установлению. Направляясь к святым местам Палестины, паломники-христиане в 1204 г. осквернили и разграбили столицу духовно и культурно много более развитой православной Византии. Так и не сумев оправиться от политического, морального и материального урона, Империя стала в 1453 г. лёгкой добычей мусульман[5]. Не секрет, что задолго до этого Ватикан, попирая и нивелируя достижения Византии, на протяжении веков всеми возможными способами стремился уничтожить раритеты своего духовного источника.

Ввиду духовных и политических противоречий, уже в VIII–IX вв. жёстко заявила о себе несовместимость христианства по греческому обряду и «латинскому». По мере становления социального уклада развивающейся Европы, духовные разноречия закономерно привели к схизме – разделению Церкви на Греческую и Латинскую (1051). Умственно-утилитарное отношение «латинян» к св. Писанию, очевидно, и было той дорожкой, которая вела мельчающий дух Европы в «угольное ушко» материализма.

Так, разведя христианство ещё в XI в., «запад», за отсутствием полноценных государств не имевший ещё своей политики, достаточно ясно определил взаимоотношения внутреннего и внешнего мира. Хотя, как показали дальнейшие события, раздел этот был принципиален лишь в «буквенной» (теологической) ипостаси, поскольку уже тогда «европейский мир» был завязан на власти в мире и мире власти. Об этом говорят духовно пустые и политически нелепые «крестовые ходы» Европы ко Гробу Господнему, выявившие полную никчёмность его вдохновителей. Последующие связи двух «миров» вели к компромиссам на меркантильной основе. Но не только. Всё более усиливавшиеся противоречия внятно заявляли о невозможности массового следования нравственным установкам Нового Завета.

К XVI в. выявились новые цивилизационные взаимосвязи, которые неизбежно должны были войти в конфликт с принципами христианской морали и нравственности. Проходящий в Европе рост производительных сил настоятельно требовал непосредственного включения в бытие новой парадигмы цивилизационного развития. Она была столь же трудно совместима с апокрифами церковно утверждённого Евангелия, сколь необходима для становления экономических связей. В жизнь народов пробивали свой путь разнообразные знания и сведения, ведшие к созданию новых отраслей. В этих реалиях средневековая теология с одной стороны тормозила естественное восприятие мира, уводя христианство в плоскость догматики, с другой, не подтверждаясь в духовном и социальном плане, компрометировала учение. В этом особенно преуспел институт папства, далёко ушедший и от теории и от практики христианства.

Ренессанс ознаменовал освобождение от вяжущих мысль догм и «развернул» духовные составляющие Европы в сторону пассионарного восприятия мира. Таким образом, «недополучая» эстетические знания в своём времени, пытливая мысль обратилась к языческим достояниям античного мира. На время человек вновь ощутил себя «мерой всех вещей». Однако в течение нескольких веков настаивая и развивая приоритеты «человека», «мера» эта довольно быстро исчерпала себя в последующих эстетических концепциях европейского мира. Напомнив о себе в форме поствозрожденческого гуманизма, оно подготовило Просвещение.