— А мы с вами встречались, полковник, — развязно сказал маркиз. — Прочитал в «Парижском вестнике» о вербовке волонтёров в ваш корпус. Не рискнуть ли? Тем более что обстоятельства вынуждают меня покинуть страну годика на два.

— Вы имеете в виду обстоятельства, связанные с той злополучной дуэлью?

— Именно. Тот бездельник, которого я проткнул шпагой, оказался, как на грех, родственником самого д’Эгильона.

— Вы хорошо знаете военное дело?

— Кого вы спрашиваете, полковник? Весь Париж подтвердит вам, что маркиз Грильо превосходно владеет и шпагой, и пистолетом.

— В этом я нисколько не сомневаюсь, мой маркиз. Но ротный командир — ведь вы претендуете на не меньшую должность — должен иметь познания и в тактике боя, знать все боевые построения, систему фортификационных сооружений. Вы участвовали в военных действиях?

— Не приходилось. Но коль голова на плечах, освоим и тактику, и все остальные премудрости военной науки.

Самоуверенность маркиза Грильо раздражала Беньовского. Он вовсе не горел желанием видеть среди офицеров корпуса этого светского задиру.

— Ваши способности не собираюсь оспаривать. Но я был бы не прав, если бы не предупредил вас заранее обо всех опасностях, которые нас будут подстерегать. Это тяжёлый, тропический, можно сказать, убийственный климат, воинственные туземцы. Вас может настигнуть отравленная стрела, выпущенная из засады. Вы рискуете схватить жёлтую лихорадку. Из этой изнурительной экспедиции возвратятся далеко не все. Не спешите с решением и подумайте, дорогой маркиз. И последуйте моему доброму совету. Положитесь на доброту Дюбарри, чтобы замять последствия вашей дуэли. Д’Эгильон многим обязан графине и не станет вам мстить, если она замолвит за вас словечко.

Грильо обещал подумать и больше к Беньовскому не приходил, чему тот был несказанно рад.

Вслед за маркизом-дуэлянтом к Морису Августу наведался Франциск Жоффруа, скромный на вид молодой человек. Из разговора с ним Беньовский уяснил, что перед ним разорившийся дворянин, желавший укрыться куда угодно, хоть на край света, от преследовавших его кредиторов. И хотя ни в каких баталиях Жоффруа не участвовал и в армии никогда не служил, Морис Август сказал ему категорично:

— Вы нам подходите. На Мадагаскаре, куда направляется экспедиция, вас не настигнет ни один ваш кредитор, будьте в этом уверены.

Пришли два двоюродных брата, носившие одинаковую фамилию — Вердье. Оба уже не первой молодости, они были участниками Семилетней войны и имели лейтенантские звания. Эти просто стосковались в деревенской нормандской глуши по приключениям.

— Вы правильно поступили, придя к нам, — сказал им поощрительно Беньовский. — Будете ротными командирами.

Пытался Морис Август привлечь знакомых поляков. Он опасался, что с французами его неминуемо будет разделять полоса отчуждения, а поляки, какие бы они ни были, всё же свои, к тому же люди с военным опытом. Но кроме Ковача и вахмистра Качорека, никого сагитировать не удалось. Большинство конфедератов-эмигрантов, находившихся в то время в Париже, были твёрдо настроены на возвращение на родину. Среди них был и Анджей Коханский. Его ухаживания за Марысей становились всё более и более настойчивыми и, кажется, находили отклик.

Однажды Марыся сказала сестре:

— Я решила возвратиться в Польшу... С Анджеем, мы любим друг друга.

— Это серьёзно, Марысенька?

— Анджей намерен просить у папы моей руки.

— Коли так, желаю тебе, сестра, счастья. Поедешь с Христей. Неприлично ехать в обществе мужчины, который пока ещё тебе не муж.

— Пусть с Христей. Но как же ты без горничной?

— Подберу какую-нибудь француженку.

Супруги Беньовские совещались по этому поводу. Морис Август был рад избавиться от свояченицы. Не тащить же её с собой в далёкое плавание. Одобрил он и намерение жены отправить Марысю в сопровождении Христи. Против Анджея он ничего не имел — заурядный шляхтич, не хуже других. Коли нашла девочка в нём своё счастье, дай Бог.

По случаю отъезда Анджея с Марысей Беньовские устроили небольшую домашнюю вечеринку, на которую пригласили всех знакомых поляков. Фредерика передала с сестрой письмо к родителям, в котором делилась парижскими впечатлениями.

Качорек не был шляхтичем. Он происходил из семьи торговца и поэтому не смог в армии конфедератов подняться выше вахмистра. Беньовский пообещал представить его к званию прапорщика и возложил на него хозяйственную часть.

Вспомнил Морис Август и о Збигневе Лихницком, который отсиживался где-то в провинции, командуя небольшим крепостным гарнизоном. Почему бы не привлечь к экспедиции и его? Своим намерением Беньовский поделился с женой.

— Я бы мог договориться с министром, чтобы Збигнева откомандировали в моё распоряжение.

— На твоём месте я бы не стала этого делать.

— Ты меня удивляешь. Чем тебе не угодил твой родич?

— Видишь ли, Морис... Это трудно объяснить в двух словах. Я бы не хотела, чтобы рядом с нами находился этот человек.

— Он чем-то обидел тебя?

— Он был бестактен и дерзок со мной, навещая меня в нашем именье на правах родственника и соседа. Он, видимо, решил, что это даёт ему основание... Ты понимаешь меня, Морис?