Шрифт:
Судзуки закурил. Он закрыл дверь. Со стороны моря дул ветер.
— Я понимаю, — сказал Киритани, — большевики умные люди и хорошие агитаторы. Мне рассказывали про туземный поселок. Для гиляков там строят дома. Провели электричество. Скоро наступит день, когда мадам гилячка, которая десять лет не снимала платья, у которой спина как дерево, кожа как кора, обнажит свое замшелое тело, снимет платье, чтобы принять ванну. Я боюсь только одного, что у того человека, который учит гиляков жить в домах, что у него, у бедного, нет чувства юмора.
— Вы боитесь другого, — сказала Нина.
— Чего?
— Я слышу в вашем голосе огорчение. Чему же вы огорчаетесь, Киритани-сан, тому, что гилячка будет жить в таких же условиях, как ваша супруга?
— Сравнение недопустимое. Гилячка никогда не будет жить в таких условиях, как моя жена. У большевиков не хватит… не хватит пороха. Хорошее русское выражение. Я говорил вам о домах. Дома не сделают гиляка счастливым. Вашим потомкам не захочется ехать с юга на север, с севера на восток. На юге, на севере и на востоке будут стоять одинаковые дома, в них люди одной культуры и одних привычек. Не будет прекрасного, что есть на земле, людей разных тысячелетий, живой истории, когда рядом живут люди каменного и нашего века.
— А вы что хотите? Чтобы ради вашего скучающего правнука людей посадили в зверинец или предоставили им возможность вырождаться и вымирать?
— Вы слишком серьезная, Нина-сан, для девушки в двадцать два года. Я приглашаю вас к себе. Не откажите. Любезные мои родственники прислали мне из Америки новые пластинки.
Вечером к Нине постучал Судзуки. В руке у него было письмо. Нина расхохоталась:
— Извините меня, Судзуки-сан, у вас вид почтальона.
Нина быстро распечатала письмо. Так и есть. Писал тот, из Охи, инженер Петров. А она думала, что после ее ответа он больше не будет ей писать писем.
Догадливый Петров в этот раз писал сначала об Охе, потом о себе.
О себе он писал, что он любит. Вот и все.
Об Охе он писал много. Но как смел он писать так об Охе? Не было у него любви ни к Охе, ни к людям, ни к делу.
Она подняла глаза. Судзуки все еще стоял у дверей. Он улыбался. Он видел, как она рвала письмо.
Она посмотрела на Судзуки и словно угадала его, она его поняла.
— Вы знаете. Да, да, мне это кажется. Может, вы случайно прочли это письмо? Я вижу, что вы его читали.
— Да, — сказал он спокойно. — На этот раз я тоже ошибся. Простите меня. Я подумал, что это мне письмо. Наши имена начинаются с одной буквы. Очень досадно. Я должен признаться, по ошибке я прочел это письмо.
Судзуки замолчал. Нина, казалось, ждала.
— Да, — продолжал Судзуки, — это письмо труса. Это Оха, увиденная глазами труса. Извините меня, но я действительно читал это письмо. Я читал его с презрением.
В эту ночь Нина долго не могла уснуть. Она встала и, накинув макинтош, вышла под звезды.
Мир был прекрасен. Где-то в ночи дышала река. Деревья были здесь. Они были живые. От них пахло солнцем, хвоей. Ома обхватила их большие теплые тела. Она стояла между двух деревьев, обняв их как друзей.
Ночь шла. Луна, закрытая облаком, показалась. Даже зеленоватая, холодная луна — и та была живая, как зверек.
— Оболгал людей, — сказала она. — Но оклеветать эти деревья, это небо, эти звезды!.. Оклеветать Oxyl.. Нет, он видел не только глазами труса, но и глазами подлеца.
Нина долго ходила между деревьями. Потом она вернулась, разделась и потушила свечу.
И вдруг она вспомнила заметку. Того раненого юношу, гиляка Ланжеро. Ведь он же шел в Оху, он шел пешком через непроходимые места, шел без дороги, чтобы увидеть Оху, чтобы помочь строить Оху.
Его хотелось представить себе. Гиляк, какой он? Как он выглядит?
Глава десятая
В Нань-во спали старики.
Спал Чевгун-старший, прижимаясь к внучке своего приятеля, к молодой своей жене.
Спал Низюн посреди двух женщин. Место третьей жены было не занято. Питансита жила в Ногликах. Вероломный Вакон увез жену у хозяина, украл собак. Как теперь докажешь, что это не Вакона, а Низюна собаки. Ведь сам Низюн еще в позапрошлом году подошел к Вакону и сказал:
«На, Вакон, корми. Это теперь твои собаки, я тебе подарил. Видишь, какой я справедливый».
И подмигнул.
Он думал, что Вакон поймет без слов. Низюн отдал на время собак. Он боялся, что собак у него отберет власть. Пройдет время, надеялся он, возвратит ему собак Вакон. Где ему прокормить столько собак? Но теперь на это не было никакой надежды.
Плохо спал Низюн между двух женщин. Этим женам было далеко до Питанситы. От одной жены рыбой пахло, сгнившей кетой. От другой — еще хуже, другая жена была старуха.