Амадей вытащил еще один платок.

– Соболезнуем вам, – сказал Бурлен.

– Ночью их разбудил крик моей матери. Он лежал на ней и уже засунул руки под… короче, уже засунул руки. У матери хватило сил отпихнуть его, и он упал задом прямо в костер. Ну, это как раз меня не удивляет, – усмехнулся Амадей. – Он вскочил и стал хлопать себя по заднице, чтобы потушить огонь. Он был смешон, понимаете, и унижен. Мало того, мать засмеялась, обзывая его на все лады, скотиной и мудаком, – у нее со словарным запасом было все в порядке. Но лучше б она промолчала, бедняжка. Потому что этот гад разъярился, набросился на нее и заколол одним ударом ножа в сердце. И ее тоже скинул под лед. Освещая себе дорогу горящей деревяшкой. А отец даже не шелохнулся. Как, впрочем, и никто другой.

Молодой человек взял из коробки еще два платка. Возле его гуттаперчевых рук их образовалась уже целая кучка.

– Почему они не убили его? – продолжал Амадей. – Их было десять человек! Десять против одного! “Авторитет”, ответила мне на это Алиса Готье, у него был “авторитет”. А главное, только он еще и мог бродить по острову в поисках жрачки. На случай если туда занесет какую-нибудь гагарку или чистика. Так что они молчали в тряпочку и безучастно, в полном изнеможении ждали, когда он вернется. Как-то вечером он притащил им тюленя, перебив ему хребет палкой. Он был весь в крови, и от него воняло рыбой. Вот тут отец и док встали, чтобы помочь ему донести добычу и разделать ее. Он приказал им бросить в костер камни, чтобы зажарить на них эту тушу.

На этот раз Амадей вытер нос тыльной стороной руки.

– Алиса Готье рассказывала об этом с блеском в глазах, не проронив ни слезинки, словно это было самое памятное гастрономическое переживание в ее жизни, типа гигантского лосося или чего-то в этом роде. Тюленя им удалось растянуть на несколько дней. Конечно, нельзя не признать, что этот ублюдок мог убить их всех и оставить еду одному себе. Ан нет, он накормил всю группу. И этого у него не отнять, сказала Готье. А когда туман наконец рассеялся, они, собрав последние силы, добрались назад, на остров Гримсей. Только вот еще что… – Теперь, когда жуткий эпизод с матерью остался позади, Амадей заговорил громче, и голос у него был уже не такой простуженный. – Он сказал: “Они оба умерли от холода. Всем ясно? Наутро мы обнаружили их замерзшими. Если кто-то из вас проболтается, я зарежу его, как этого тюленя. А если вам этого недостаточно, то я убью ваших детей, убью жену, а если жены нет, то мать, брата, сестру и всех, кто мне под руку попадется. Прикончу при малейшей оплошности. Вот вы сейчас думаете: мы донесем на него, и он отправится за решетку. Ошибаетесь. Мои люди рабски преданы мне. Когда мы окажемся на Гримсее, я предупрежу их по…” – Амадей нахмурил брови, пытаясь отыскать нужное слово в своей затуманенной памяти. – Алиса Готье употребила какой-то странный термин. Да, он предупредит своих людей по t"olva. T"olva – это компьютер, как она мне объяснила. Исландцы изобретают собственные названия, чтобы бороться с американизмами. “Тёльва” переводится как “считающая ведьма”. То есть компьютер, понимаете? Маме бы понравилась “считающая ведьма”. Она ведь ничего не смыслила в компьютерах.

Молодой человек улыбнулся сам себе, забыв на мгновение о присутствии полицейских.

– Извините, – снова заговорил он. – Короче, он сказал приблизительно следующее: “Даже если я окажусь в тюрьме, вас это не спасет. Вы знаете, на что я способен. И вы мне обязаны по гроб жизни. Я спас ваши жалкие душонки, вы просто кучка лохов, никто из вас даже не рыпнулся, чтобы жратву поискать, никто не проявил никакого упорства, никто не пошел со мной в туман. Нет, вы опустили руки и испуганно жались у огня, с радостью пожирая моего тюленя”. И он был прав, сказала Готье. Кроме того, он внушал им ужас. Ей в том числе, она особо подчеркнула это. Вот почему за десять лет никто не выдал убийцу моей матери и легионера. Даже отец! Он тоже заткнулся, потому что умирал от страха. Он, не боявшийся схватки с воздухом нашей планеты, тут струсил.

Амадей разгорячился, вскочил и, раскидывая использованные платки во все стороны, заколотил по столу своей разболтанной рукой.

– Да, именно поэтому я и наорал на отца! Выйдя от Алисы Готье, я два дня как безумный мотался по Парижу, я был в кусках, и никакого желания видеть своего сволочного папашу у меня не возникало. В итоге я все-таки вернулся домой в среду вечером и с ходу бросился к нему. Жандармам я сказал, что потребовал предоставить мне независимость или что-то вроде того, но все это здесь ни при чем. Чего я только ему не наговорил. Отец был сражен, а я наслаждался его побитым видом, наблюдая, как этот гений барахтается в собственной гнусности. Гений, отпустивший на все четыре стороны убийцу своей жены! И тогда, даже не допив виски…

– Простите, – перебил его Бурлен, – он пил виски?

– Да, как всегда, по вечерам он выпивал два стакана. Так вот, отец сбежал как жалкий трус, ему, видите ли, приспичило прокатиться верхом. Выходя, он сказал мне: “Он пригрозил, что убьет наших детей. Так что я и за тебя тоже беспокоился. Поставь себя на мое место”. А я прокричал ему в ответ: “Лучше сдохнуть, чем оказаться на твоем месте!” И, не помня себя, убежал в свой флигель. Я слышал, как вернулась лошадь, но по-прежнему желал отцу гореть в аду, проклинал его на все лады. Часа через три у меня прояснилось в голове. Конечно, он хотел меня защитить. Поэтому утром я пошел к нему, чтобы спокойно все обсудить. Я поднялся в кабинет и обнаружил его мертвым. Он покончил с собой из-за меня.

Амадей потянул по очереди за каждый палец, щелкая суставами. Это у него тоже хорошо получалось. Селеста беззвучно плакала в углу. Адамберг разлил остатки кофе – пирог был полностью съеден. Стемнело, на деревенской колокольне пробило полдевятого.

– Ну, вот и все, – сказал Амадей. – Возможно, я не вполне точно передал ее слова, наши диалоги и так далее, у меня не такая память, как у Виктора. Но все произошло именно так. Мама хотя бы подпалила ему задницу, ей одной хватило на это смелости. Вам обязательно надо доложить о том, что случилось в Исландии?

– Нет, – сказал Бурлен.

– Я могу идти?

– Последний вопрос, – вмешался Адамберг, подтолкнув к нему рисунок. – Вам уже приходилось видеть этот символ?

– Нет, – удивился Амадей, – а что это такое? Буква H? Как в имени Henri?

– Ну вот, – сказал Бурлен после ухода Амадея, потирая себе живот, чтобы утихомирить голод, который уже давал себя знать. – Признавшись во всем Амадею, Алиса Готье с чистой совестью вскрыла себе вены в ванне. Амадей прав: она сделала это исключительно ради собственного спокойствия, совершенно не задумываясь о последствиях своих слов для молодого человека. Если их “ублюдок” убивает всех, кто его предает, то теперь и Амадею пора заткнуться.