– Да... Убирайте шатры, - поглядев на небо, дозволил Палак.
– Видать, скоро нас накроет нешуточная буря. Надо бы и отца снести вниз.

И царевич, в обнимку с не отпускавшей его сестрой, направился на мужскую половину крыши.

Ничего вокруг не замечая, жёны Скилура проскользнули мимо неподвижных, как истуканы, стражей в ярко освещённый четырьмя светильниками царский шатёр. У опорного столба ноги их подкосились, и они на коленях подползли по устилавшим шатёр мягким оленьим шкурам к ногам своего мужа. Прижавшись лицами к его большим, костлявым, жилистым ступням, они увлажнили их поцелуями и слезами.

– Оставьте... Сядьте поближе, - приказал Скилур спокойным, тихим голосом, прислушиваясь к громыханию долгожданной грозы.

Женщины послушно передвинулись к изголовью и застыли, как и прежде на коленях, по обе стороны ложа, припав лицами и губами к его рукам.

С минуту Скилур молча глядел на их покрытые скромными домашними убрусами головы и горестно согбённые спины, прикрытые длинными, до пят, украшенными тонкой вышивкой, белыми льняными сорочками, прежде чем заговорил о том важном, ради чего их позвал.

– От Палака вы уже знаете, что сказал лекарь-грек. Мой земной путь - хвала Папаю!
– подошёл к концу... Совсем скоро я ступлю на дорогу к небесным кострам предков и надеюсь... одна из вас отправится туда вместе со мной.

– Я с радостью уйду вместе с тобой, мой возлюбленный господин!
– в один голос воскликнули обе женщины, а затем Аттала, приблизив покрытое морщинами лицо к лицу мужа, тихо добавила:

– Смотри, Скилур, - мои глаза сухи. Я не лью горькие слёзы перед разлукой, как бывало прежде, а радуюсь, потому, что скоро отправлюсь бок о бок с тобой в страну предков и вновь увижу и обниму наших детей, ушедших туда раньше нас. И больше никто не разлучит меня с тобой. Я давно, ещё с первой нашей ночи, решила, что не останусь на этом свете без тебя.

– Хорошо, Аттала. Ты моя первая жена, и я буду рад видеть тебя хозяйкой... в моём подземном доме.

– А я, мой любимый господин?!
– воскликнула сквозь заливавшие её слёзы младшая жена Опия.
– Я тоже не останусь здесь без тебя!

– Нет, Опия!
– обратив к ней лицо, повелительно возразил Скилур.
– Ты должна остаться среди живых. Твоё время ещё не пришло.

– Нет, Скилур, нет!
– рыдала, целуя его руку, безутешная Опия.

– Ты ещё молода. Ты мудра... Я хочу передать царскую булаву Палаку... А он ещё слишком молод и горяч... Ему нужна будет твоя мудрость, твой опыт, твоя материнская верность... Ты должна остаться с нашим сыном, чтобы уберечь его от ошибок молодости. Ты поняла меня, Опия?

– Да, - едва слышно выдохнула Опия, покорившись, как всегда, мудрой воле мужа-царя.

– Ты должна помочь Палаку и его жёнам вырастить наших внуков... А мы с Атталой и другими моими жёнами, ушедшими раньше нас, подождём тебя там... Разлука пролетит быстро - не успеешь оглянуться...

– Да, мой господин.

– Добро... Поклянись сейчас жизнью наших детей, что не нарушишь мою волю и не поспешишь вслед за мной и Атталой к предкам, а будешь жить здесь на земле... сколько отмерено тебе нашими богами.

– Клянусь здоровьем и жизнью наших детей и внуков, что исполню твою волю, мой муж и господин, - тихо, но твёрдо произнесла слова клятвы Опия, смахнув со щёк последние слезинки и неотрывно глядя на пляшущее в зрачках Скилура пламя светильников. Последние её слова потонули в ужасном раскате грома, расколовшем небо, казалось, прямо над шатром, заставив Опию испуганно вздрогнуть.

В этот миг в шатёр ворвался Палак.

– Отец! Позволь слугам снести тебя вниз - на нас надвигается буря!

Следом вошли Сенамотис и Посидей. Скилур велел Аттале взять его чашу с греческим зельем и идти в свою опочивальню, а Опию и дочь отослал в их покои. Когда женщины, пятясь, вышли, царь с помощью сына и Посидея поднялся с постели, держась ладонями за их плечи, медленно вышел из шатра, подошёл к южному краю крыши, и несколько минут смотрел на грохотавшую уже над ближними отрогами грозу и на свою столицу, выглядевшую пустой и мёртвой в частых, ослепительно-ярких вспышках небесного огня.

Наконец, старый царь обессилено опустился в принесенное слугами кресло, и двое крепких скифов (а царю в его дворце служили только природные скифы) отнесли его в спальные покои Атталы, тогда как другие слуги стали поспешно разбирать и сворачивать царский шатёр.

Велев Палаку созвать во дворец к завтрашнему утру его братьев и всех находящихся сейчас в столице царских родичей, вождей, скептухов, тысячников и сотников царских воинов-сайев, Скилур отпустил его. Взяв из рук Атталы свою серебряную чашу, царь выпил до капли греческое зелье.

– Грек обещал, что оно уймёт боль и поможет мне уснуть, - сказал он жене.
– Посмотрим.

Аттала бережно уложила мужа в свою одинокую постель, а сама опустилась в кресло стеречь его сон.

– Нет, Аттала. Приляг рядом со мной, - попросил Скилур.
– Отныне мы опять всегда будем вместе, как в дни нашей молодости. Помнишь?.. И вели служанке унести светильник...