— Что происходит?

— В окрестностях Сен-Лье-д'Эссерана крестьяне взбунтовались. Их толпы движутся с криком: «Бей дворян!»

— «Бей дворян»?

— Резня уже началась. Они взбесились, как собаки. Если ничего не предпринять, все местное дворянство будет истреблено.

Жан повернулся к Франсуа.

— Можно подумать, дорогой братец, что это тебя касается.

Франсуа схватил Туссена за рукав.

— Пошли! Сначала на Шлемную улицу за моими доспехами. А если еще не готовы, я их надену, какие есть!

— Мы собираемся драться?

— А ты как думал? Позволить мужичью уничтожить рыцарство?

Жилетта захотела пойти вместе с Франсуа.

— Нет! Ты останешься здесь!

Жилетта остановилась и покорно села в траву, словно собачонка, получившая приказ от хозяина. Франсуа побежал на Шлемную улицу, Туссен — за ним следом. С тремя девицами мадам Гильеметты остался один Жан. Жилетта тихонько плакала. Алисон с Томассой не знали, что делать. Жан посмотрел, как Франсуа и Туссен мчатся в сторону ворот Бюси, и заключил тоном фаталиста:

— Дворянство и народ покинули нас. Конец Генеральным штатам.

Вместе с заключением перемирия 23 марта 1357 года началась эпоха разбойников-бриганов. До этого времени словом «бриган» назывался солдат, облаченный в «бригандину» — легкий панцирь, и никто тогда не придавал этому обозначению уничижительного или отрицательного смысла. Но очень скоро все изменилось. Вчерашних врагов объединили насилие, убийство и грабеж. Крокарт, недоброй памяти герой Битвы Тридцати, опустошал Бретань; Роберт Ноулз, известный английский капитан, разорял Нормандию; а что касается Арно де Серволя — Протоиерея, то он, покрыв себя славой в битве при Пуатье, теперь предавал огню и мечу Прованс. Ужас, который внушали его банды, был таков, что сам Папа заплатил ему сорок тысяч экю отступного, лишь бы тот пощадил Авиньон.

Но больше всего пострадал Иль-де-Франс. Французы, англичане, наемники всех мастей, казалось, назначили здесь свидание. Франсуа и Туссену во время их путешествия из Руана в Париж еще очень повезло, что они ни с кем из них не встретились. Повсюду тогда попадались трупы, сожженные дома, вытоптанные посевы, забитый скот.

Первой жертвой, само собой разумеется, стали крестьяне. Если укрепленные монастыри и замки еще могли постоять за себя, то сельские жители в своих жалких хижинах, не имея оружия, были совершенно беззащитны.

Большую часть этого времени сеньоры предпочитали не связываться с бриганами. Они покупали свою безопасность на те самые деньги, которые заставляли платить своих же крестьян, постоянно увеличивая поборы. Сеньор отныне перестал быть для них защитником, а становился лишь дополнительным источником нищеты. Силуэт замка, вместо того чтобы успокаивать крестьянина, теперь вызывал у него одну только ненависть. А порой бывало еще хуже: замок, взятый приступом, превращался в логово убийц и воров, если только сам сеньор не становился во главе шайки, чтобы поразвлечься и пополнить свои сундуки.

Больше так французский крестьянин не мог! Условия его существования и раньше были недалеки от скотских, но теперь он, которого все пренебрежительно называли Жак-Простак, дошел до крайних пределов нищеты. Сперва чума, потом война, а теперь вот еще и мародеры!

Из-за стольких невзгод многих поначалу охватило безразличие. В сельской местности, окружавшей Париж, крестьяне перестали обрабатывать поля и виноградники, выгонять коров и коз на пастбище. Чего ради? Кому на поживу? Англичанину? Разбойнику? Сеньору? Настало полное запустение. Руки, обрабатывавшие землю, опустились. Уж лучше смерть!

Но потом в крестьянский ум закралась одна мысль (причем нельзя в точности сказать, когда она появилась и откуда пришла): во всем этом должен быть кто-то виноват. Ведь Бог поделил все заботы между тремя сословиями: народ трудился, духовенство молилось, а дворянство сражалось. Однако если первые два сословия добросовестно выполняли то, что им предписано, то с третьим дело обстояло иначе. Рыцарство при Пуатье отказалось сражаться. Оно предпочло постыдное бегство и плен без сопротивления. Оно пренебрегло своим долгом. И если бы только это! Тем крестьянам, чей сеньор на их беду попал в плен, приходилось теперь сверх всего прочего собирать деньги и на его выкуп. Ведь за редкими исключениями эта повинность ложилась опять-таки на них…

Вот тогда, около 24 мая, в лесу Шантильи, меж Санлисом и Крейем, и разразились внезапно первые «ужасы». В Сен-Лье-д'Эссеран, в Мелло и прочих местах крестьяне стали сбиваться в вооруженные толпы. Внезапно Жак-Простак, у которого больше не было ни дома, ни хлеба, ни одежды, ни даже слез, заставил услышать свой голос. И этот голос кричал:

— Бей дворян!

Именно в Мелло движение обрело имя и вожака. Ударил набат, крестьяне собрались перед церковью. Она, как и многие деревенские церкви, была окружена кладбищем. Какой-то человек лет двадцати пяти вспрыгнул на самый большой надгробный камень, стоявший на могиле сеньора. Был он высокий, сильный и красивый. Его правильное лицо составляло контраст с лицами его товарищей. Он потребовал тишины. В ответ раздались выкрики: