– У меня есть квартира, – сообщил он. – Продам – рассчитаюсь.

– У тебя ещё есть дом. И магазин.

– Дом уже продан. А магазин – отбирают. Некто Григорий Молнин, миллиардер. Торговая сеть «Ландыш». Слышал?

– Мне похрен, – сказал Плоцкий с презрением. – Я, может, и не миллиардер, но я тебя накажу.

– За что?

– За то, что пришёл говорить о бабах, когда надо было – о деньгах.

– Слушай, старый, – произнёс Знаев, сглотнув комок. – У тебя денег – миллионов пятьдесят. Может, семьдесят. Я же знаю. Мы же двадцать пять лет друзья. Что ж ты, растопчешь меня за три единицы?

– За три единицы, – проскрипел Плоцкий, – у меня тут люди на коленях ползают и ботинки целуют.

И сложил руки на груди. Мол, не жди дружеского прощания.

Знаев встал.

– Ботинки я целовать точно не буду, – сказал он. – Даже не мечтай.

Деньги забрал, спрятал. Было секундное искушение, как будто бес толкнул под локоть, – не швырнуть ли в физиономию бывшего корефана? Но удержался.

Ещё хотел забрать с собой собственную книгу – но тоже удержался.

Все эти жесты, многозначительные мелкие акции мщения – зачем они? Для красоты момента? Для понта? Для самоутверждения?

– Прощай, старый, – сказал Знаев. – Я тебя люблю. И уважаю. Всегда любил и уважал. Ты много для меня сделал. Я был твой ученик. Прощай.

Ушёл, лопатками ощущая ледяной тигриный взгляд.

На душе было легко, свежо, словно душ прохладный принял или песню послушал красивую.

Не соврал ни в едином слове. Всегда его любил и сейчас продолжал.

Всегда любил и ценил их всех, беспринципных, вечно переутомлённых негодяев, партнёров своих и коллег, угрюмых пьющих валютчиков, жадных и желчных финансистов. Весь этот клуб одиноких сердец имени жёлтого дьявола. Если б не любил – давно бы пулю пустил себе в голову.

Только любовью спасался.

Жаль, понял это только теперь, когда всё кончилось.

Может, и не кончилось, сказал себе Знаев, сбегая вниз через две ступеньки. Может, ещё пободаемся.

Над площадью наливался синевой вечер. Ударяя грудью пространство, шёл огромный бронзовый Маяковский, гений, титан и самоубийца, невероятно быстрый, далеко обогнавший своё время и погибший из-за любви. Кроме поэта, шли ещё женщины во всех направлениях; Знаев, стоя у выхода из отеля, смотрел в лица и улыбался.

Даже самые свирепые люди – например, такие, как Женя Плоцкий, – в этом месте мира выглядели на фоне разнообразной и невероятной женской красоты не вполне свирепыми.

В этом городе первый приз доставался всем: и победителям, и проигравшим.

На этом турнире прекрасную юную принцессу получал и принц, и конюх, и площадной шут.

Каждый, кто приезжал сюда за приключениями, славой и деньгами, получал в первую очередь любовь, а остальное – как получится.

Знаев поразмышлял, слушая серебряный звон в голове, – и вернулся назад.

Позвонил в дверь обменного пункта, соврал, что забыл очки. Охранник ушёл докладывать. Знаев ждал в коридоре. Пахло старыми коврами. Спустя минуту в дверях появился Плоцкий: держал руки в карманах, челюсть выпятил, смотрел с презрением.

– Десять процентов, – сказал Знаев, глядя в жёлтые глаза. – Это же совсем дёшево!

Плоцкий вышел в коридор, оттесняя Знаева плотным брюхом.

– Тяжело продавать людей, – тихо сказал он. – Отвратительно. Я не люблю. Но тебя – продам.

– Из принципа? – подсказал Знаев.

– Точняк.

– Продашь – и ладно. Твоё право. Но почему так дёшево? Я что, реально стою десять процентов?

– Да, – сухо сказал Плоцкий. – Ты, Серёжа, только на одну десятую – настоящий. Остальное – воздух. Когда проткнут, воздух выйдет. Иди. И больше мне не звони.

– Да, – сказал Знаев. – Конечно, друг. Только скажи мне: ты вспомнил ту девчонку?

– Нет, – ответил Плоцкий.

– Чтоб ты знал, у нас с ней… потом… было…

Плоцкий смотрел без выражения.

– В общем, у меня есть второй сын. Шестнадцать лет. Я только сегодня узнал.

– Поздравляю, – бесстрастно произнёс Плоцкий.

– Ты меня продаёшь, и бог с тобой. Сын важней. Правильно? Дети – самое важное. Согласен?

– У меня двое внуков, – сообщил Плоцкий. – А ты, небось, и не знал.

– Теперь буду знать.

– Внуки ещё важней детей. – Взгляд жёлтых глаз потеплел на мгновение. – Иди с богом. Желаю тебе уцелеть.

Когда садился в пыльную свою тачку, громадный Маяковский подмигнул буйным глазом, а за его плечами вспыхнул – не мгновенно, но фрагмент за фрагментом, от краёв к центру, – роскошно старомодный неоновый фасад театра Сатиры.