— Ты не бойся, Люся, — сказал Клинов. — Это по немцам. Скоро наши вернутся сюда. А ты принеси простыню или что-нибудь и накрой меня до шеи.

Девочка ушла, и Клинов снова начал впадать в забытье. Оно наплывало на него, как облако, и он напрягал всю волю, чтобы не поддаться ему. Он знал, что если он сейчас умрет, то эта девочка останется совсем одна, и ей будет страшно и одиноко в этом городке, где солнце жжет белые стены. И он снова увидел ее. Она подошла к нему и накрыла его красным флагом с черной каймой.

— Все в комнате штукатуркой завалено, — объяснила она, — так я флаг в кладовке взяла, от палки его оторвала — с палкой тяжело нести. Там еще совсем красный флаг есть, без полосок, — и тот принести вам?

— Нет, мне и этого хватит, — промолвил Клинов, — это самый подходящий.

Наступило молчание,

— А скоро придут наши? — спросила вдруг девочка.

— Теперь уже скоро, — еле слышно ответил Клинов.

— Пока наши не придут, вы не уходите, вы мне обещали не уходить.

День клонился к вечеру, но по-прежнему было жарко. Белые стены излучали сухое, пыльное тепло, листья неведомого дерева сонно звенели над головой Клинова. Иногда девочка говорила с ним, и тогда он отвечал ей, подбадривая ее, но голос у него становился все тише и тише. Теперь язык уже отказывался служить ему, и Клинов старался произносить слова раздельно, по слогам. Девочке послышалось, что где-то кричат «ура», и она сказала Клинову об этом.

— Вот и хорошо, — ответил он и, широко раскрыв глаза, огляделся вокруг. Все кругом было по-прежнему, и только тень дерева коснулась теперь стены, и по пятипалым силуэтам листьев он узнал, что лежит под кленом.

Он посмотрел на девочку, и та склонилась над ним.

— Слушай, — тихо сказал он ей, — я, наверно, скоро засну, так ты не бойся. Наши скоро придут. А я очень спать хочу, я засну. Ты не тормоши меня, если я буду совсем молчать, и ничего не пугайся.

Но он увидел в ее глазах смутный страх, попытался улыбнуться ей и добавил:

— Ты тоже устала, иди поспи вон там на траве, А ну, давай наперегонки, кто раньше заснет?

Успокоенная, она отошла на несколько шагов и легла на редкую траву, пробивавшуюся сквозь песок у стены.

— Дяденька, я уже засыпаю, — сказала она через минуту.

— Я тоже, — тихо и внятно ответил лейтенант Клинов.

По выписке из госпиталя младший лейтенант Карцев надеялся побывать в городе, но это удалось не сразу. Был он направлен прямо в свою часть, стоявшую к северу от Ленинграда. Узнав об этом в канцелярии и уже получив на руки документы, Карцев вернулся в палату и стал собираться в недальнюю дорогу.

Как ни голодно было, а кое-что он сумел сберечь, чтобы отвезти жене. Он завернул в газету несколько сухарей, сунул их в вещевой мешок; так же поступил и с хлебом. Кусок булки, что дали на Новый год, он упаковал отдельно в два слоя бумаги. Но это еще не все: у него было несколько порций сахару — целое богатство.

Через час Карцев шел по проселочной дороге к пункту Б., где держал оборону полк. Стоял сильный мороз, дорога была бела и безлюдна. Идти ему было тяжело, сердце билось прерывисто, с непривычки глаза болели от снежного блеска.

К вечеру он пришел в часть и здесь узнал, что писем от жены не было. Ему стало ясно, что дела ее плохи, если перестала писать, — прежде письма шли от нее часто. Тогда он пошел на КП батальона, доложил о своем прибытии и сразу же попросился в город, объяснив причину.

— Дело серьезное, — сказал комбат. — У многих ленинградцев такие дела нынче, не у тебя одного.

«Откажет», — подумал Карцев, и сердце у него захолонуло.

— Два дня хватит? — резко спросил комбат.

— Хватит, товарищ майор, — торопливо сказал Карцев, но сразу же добавил: — Я еще не совсем выправился, товарищ майор, ходить трудно, — а вдруг машин попутных не будет... Мне бы еще один день.

— Ну ладно, три дня. Послезавтра отправишься в город. Твой взвод, когда рощу «Хохол» отбивали, хорошо действовал — вот тебе и поощрение.

На переднем крае почти все было по-старому. Стреляли, как и двадцать дней тому назад, — ни чаще, ни реже. Вокруг позиции взвода прибавилось несколько воронок, их уже наполовину занесло снегом; расщепило снарядом ель возле одной из стрелковых ячеек. Выбыло три бойца, а в пополнение дали одного, — и то еще хорошо, могли и совсем не дать. Людей не хватало.

Через три дня, еще до рассвета, Карцев отправился в путь. Тропинка петляла между елей, огибала воронки. Задумавшись о своем, Карцев машинально шел по ней и ни разу не сбился.

Было тихо, но порой некстати, невпопад, как вспугнутые со сна, начинали трещать автоматы, в их трескотню насильственно вмешивался нечастый щелкающий гул винтовочных выстрелов, и снова все затихало.

Иногда ослепительно холодный зеленоватый свет вплывал в вышину и озарял окрестность: это неприятель, боясь, что подползет наша разведка, бросал ракеты; тогда тени елей острыми черными треугольниками проектировались на равнину, ветви изуродованных осколками берез колеблющейся сетчатой тенью ложились на мерцающий наст, набухали и, как щупальца, ползли через тропинку. Но вот ракета, достигнув своего зенита, на мгновение замирала в высоте и плавно, печально падала вниз, и деревья спешили обратно вобрать в себя свои тени, и тени торопились к ним.