В самолете он не пил спиртного и не спал из-за боли в спине, четыре раза сбегал в туалет, ободрившись напоследок явным посветлением исторгаемого, и съел предложенный обед до последней крошки и рисинки, и выпил несколько стаканчиков безвкусной минералки. Из англоязычных газет да вади лондонскую «Таймс» и «Интернешнл геральд трибюн» – американскую газету для Европы, где он прочел почти без интереса, что в Думе прокатили Черномырдина.

Он чуть не рухнул с инфарктом в Ганновере, когда в зале прибытия вдруг увидел родные тюменские морды, и сразу догадался: делегация, прилетели брататься с Силезией – он сам однажды так летал прямым авиарейсом из Тюмени; зачастили, однако, товарищи, – но прошел не замеченным, чему способствовали и золоченые темные очки «Картье», купленные им от боли в самолете.

Кротов отыскал валютное окошечко и поменял тысячу долларов на марки. Бундесверовского облика таксист привез его в бюро проката автомобилей, где Кротов арендовал двухдверный «опель», оплатил страховку и договорился, что оставит машину в гамбургском бюро, и купил еще карту автомобильных дорог, которая ему не понадобилась, потому что над шоссе, ведущем в Гамбург через Целле и Люнебург, на каждом километре висели афиши с подсказками, да и сворачивать особо было некуда. «Опель» оказался динамичной послушной машиной, и за два с лишним часа он благополучно добрался до цели, а в Гамбурге пришлось петлять и спрашивать у полицейских, что не понравилось ни полицейским, ни ему, но гак или иначе он нашел бюро и избавился от «Опеля», взял такси и поехал в пассажирский порт.

Обойдя все пирсы, он с беспокойством не обнаружил «Аркадии». Пришлось наведаться в диспетчерскую и долго объясняться на английском с настороженно-неприветливыми немцами, которые вяло звонили куда-то, уходили и приходили снова, он сидел на хлипком стуле и курил под укоризненными взглядами, пока не явился мужик с галунами и не поведал Кротову страшную тайну, что его «Аркадия шип» пришвартовался в Любеке, это рядом, сорок минут на автобусе. «В гробу я видел ваш автобус», – по-русски вежливо откланялся Кротов и спустился на пирс, где выпил пива и поел креветок под тихим ветром, пахнущим рекой, в содружестве горланящих туристов.

В Любеке, практически сросшемся с Гамбургом в единый мегаполис старинном ганзейском городке, они с таксистом выехали к набережной, и Кротов сразу увидел белую «Аркадию», стоящую у парапета со спущенным высоким трапом. «Ну вот и все», – подумал Кротов, расплачиваясь с таксистом.

Он не отправился к трапу, а уселся на железную скамейку спиной к кораблю и курил беспошлинные сигареты, купленные в шереметьевском магазинчике, и слушал, как бурчит в желудке крепкое немецкое пивко, которое вскоре ударит по почкам, и надобно будет мчаться в гальюн.

У дома напротив, за проезжей частью набережной, он приметил ряд телефонных будок, встал и отправился туда, но спохватился вовремя и стал искать киоск с газетами, где купил десяти Маркову в телефонную карточку, сунул ее в прорезь ящика ближайшей будки, аппарат моментально заглотил картонку, пошел гудок, и Кротов выщелкал на кнопочках российский код и сотовый номер жены.

– Да-да? – ответила Ирина через космос, и у Кротова перехватило горло.

– Привет, – сказал он. – Ты где находишься, подруга?

– А сам ты где? – воскликнула жена. – Почему не звонишь, у меня уже всякие мысли...

– Я тебя спрашиваю: где ты находишься?

Как это где? Мы в Любеке стоим, сегодня вечером уходим на Руан.

– Ты где, на пароходе?

– Ну да, – растерянно промолвила жена.

– Тогда возьми мою путевку и быстренько спускайся вниз, на набережную.

– Зачем? – испугалась Ирина.

– Потому что я стою внизу, дуреха.

– Где внизу?

– У трапа, блин, у трапа!

– Здесь, в Любеке?

– Нет, в Гонолулу, – сказал Кротов и с грохотом повесил трубку. Ящик услужливо выплюнул неизрасходованную телефонную карту, но Кротов оставил ее в прорези аппарата как русский подарок немецким портовым бичам.

Он пересек дорогу не по правилам и встал возле трапа у нижней его платформы с рифленым резиновым ковриком и посмотрел наверх, где дежурил матрос с нарукавной повязкой. Первой на верхнюю площадку выскочила Наташка, завопила: «Батяня!» – и стремглав помчалась вниз, рискуя сорваться, затем появилась жена с заплаканным лицом и Митяй в матросской форме с лямочками накрест, а Наташка уже висела на шее и болтала ногами. Кротов опустил ее на коврик, обнял за плечи и повел наверх, задевая портфелем за металлические ребра ограждения; жена смотрела так, будто знала или чувствовала что-то, Митяй же обхватил Кротова за ногу и прижался щекой к его бедру, и не хватало рук, чтобы всех и обнять, и погладить.

Матрос с повязкой требовал спецпропуск, что выдавали всем туристам при схождении на берег. Кротов сказал, что его задержали дела, вот паспорт, вот путевка – где, блин, путевка? – вот она! Матрос замешкался, и Кротов сказал ему: «Позовите дежурного офицера». Пришел невысокий моряк с загорелым лицом, посмотрел документы и велел пропустить; они гурьбой шли по внутренним трапам и коридорам, Митяй не поспевал и запинался, и путался у взрослых под ногами. В каюте Кротов осмотрелся, сказал: «Недурственно», – скинул пиджак и брюки, и рубашку, жена достала из стенного шкафчика полотняные белые шорты и маечку хэбэ, и пляжные тапки без задников. Кротов стал одеваться по-летнему, и Ирина сказала: «Сними трусы, жарко будет, ходи в одних шортах, здесь все так ходят». В другой момент он обязательно спросил бы у жены, каким же образом она определила, что все мужчины здесь гуляют без трусов, а нынче согласился молча, прошествовал в ванную комнату и все надел, как было ему сказано. Вернувшись в каюту, Кротов сунул в нагрудный карман маечки сигареты и зажигалку, ворот майки сразу оттянуло тяжестью, и он переложил свою старую добрую «зиппо» в боковой карманчик шортов, а в задний карманчик сунул согнутую пополам стодолларовую бумажку, посмотрел на себя в дверном зеркале и торжественно провозгласил: