Он примет их бережной душой и так же бережно понесет к людям. А что я? Я только искалечу их, изуродую своей неловкой рукой. Пусть витают в эфире, дожидаясь того, кто сумеет подарить их людям.

Кирилла я встретила случайно, ранним декабрьским утром, когда бежала через парк к бассейну на тренировку.

Он шел по хлипкому снегу небритый, понурый, в неряшливо болтающейся дубленке и оттирал замерзшие уши красными от холода руками. Я с трудом опознала в этом едва протрезвевшем мужике своего Киру.

Застыв, как вкопанная, с сомнением протирая глаза, я решила дождаться, когда он приблизится.

— Кира!.. — Наверное, в моем голосе прозвучало недоверие и изумление. — Кира! — крикнула я решительней, но он шел и, казалось, напряженно о чем-то думал.

— Кирилл Михайлович! — наконец остановила я его. Он посмотрел на меня глазами, зрачки которых плавали в какой-то мутной пустоте.

— А, это ты?

Я невольно сделала движение в попытке схватить его за рукав и хорошенечко встряхнуть, но, переведя дыхание, с волнением произнесла только одно слово:

— Здравствуй.

— Да-да… — ответил он совсем чужим, низким голосом. — Ну, как ты? Не забыла еще? — Он почему-то злорадно усмехнулся, и мне стало не по себе.

— Что случилось? — спросила я, превозмогая волнение. — Почему ты в таком виде?

— Хм… В таком месте, в такое время… — безучастно продолжил Кирилл.

— Ну, и это тоже, — тотчас согласилась я. — Что ты делаешь в зимнем парке в шесть утра?

Мой душевный порыв разбивался о его нарочитое стремление отстраниться, отмежеваться от меня, сделать вид, что мы никогда не говорили о самом сокровенном, о том интимном, что можно доверить лишь очень близкому человеку.

— Да так… — Он откашлялся и посмотрел на пихтовый ствол, скользя по нему к небу напряженным взглядом. Его странный голос поверг меня в панику.

«Так. Стоп! — приказала я себе. — Паника дезорганизует».

— Что «так»? — Я попыталась взять себя в руки и поняла, что не имею права так безжалостно лезть в его душу. Как можно мягче я, с отчаянной робостью приблизившись к его уху, спросила:

— Ты не в огороде всю ночь провел? А то пригласил бы… Вдвоем — все веселее.

Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Лицо его не изменилось, но я все равно почувствовала, как он улыбается нежным светом, идущим изнутри.

Я поправила шарф у него на шее, застегнула дубленку и подняла до самых ушей воротник. Когда мои руки легли на его плечи, чтоб дотянуться до воротника, он уткнулся мне в шею и порывисто пробормотал:

— Ирочка, Чучелиндушко мое!.. Забудь все, о чем я тебе говорил… Нет никакой мудрости. — Вдруг взгляд его упал на мою руку, он поднес ее к губам и стал целовать, обдавая горячим паром дыхания. — Нет мудрости! Есть судьба и бесконечное сожаление о своем бессилии.

Я прижала ладони к его вискам, подняла его лицо, и вдруг он запел:

— «Я спросил у тополя…»

И я, не раздумывая, подхватила:

— «Где моя любимая…»

Неожиданно он замолчал, изумленно взглянул на меня, будто только что обнаружил мое присутствие и, глубоко переводя дыхание, тихо, почти шепотом, произнес:

— Я тебя люблю.

Тело мое захлестнула горячая волна, и в этот краткий миг, когда я сквозь облачко пара посмотрела на него, глаза Кирилла вспыхнули ярким светом, и шершавый ком застрял у меня в горле.

— Я люблю тебя, маленькая моя, — повторил Кира и побрел мимо меня в свою безысходность.

Ведомая безмолвным договором, я пошла за ним, вслушиваясь в тающий звук. На несколько секунд я остановилась, звук слился с шумом ветвей пустынного парка, и только удаляющиеся шаги отчетливо обозначали реальность происходящего.

Я посмотрела вслед уходящему Кире и вспомнила, как однажды он мне сказал: «Не позволяй плохому проникать в твою душу. Вернее, береги в своей душе хорошее, потому что, как только хорошее покидает тебя, там сейчас же поселяется плохое».

Что же произошло с ним? Каким правильным и умным казался он мне прежде. Я думала, что в его светлой голове припасены ответы на все вопросы. Я видела его сильным и самоуверенным. Он лечил мою душу. И вот теперь…

У меня нет ни сил, ни мудрости, да и слов-то я не знаю таких, чтоб помогли ему справиться с болью.

— Кира! — окликнула я. Он остановился, посмотрел на меня и тяжело побрел дальше.

Ну и пусть я не знаю слов! Можно просто идти рядом и ничего не говорить. Потому что ничего говорить и не нужно. Потому что истина не в словах, она в вере. И если верить, что все должно быть хорошо, что непременно все будет хорошо (а ведь так оно и будет!), и просто прижаться к плечу, взять в руки его стынущие пальцы, попытаться согреть их, то по высшим законам эта вера не останется безответной, она непременно возродит в больной душе исцеляющую надежду.