— Прости, я не знал. — Он отпустил меня, но, как только он разжал свои пальцы, у меня отпала всякая охота вырываться из его рук.

— Мне не нравятся эти розы, — сказала я, — у них такие острые колючки.

Я протянула ему измазанные кровью ладони, и он улыбнулся.

— Только поэтому?

— Нет, не только. — Я опустила глаза и почувствовала, как он берет мои руки, словно нежные бутоны роз, как он мягко касается ранок губами и легонечко покусывает их.

Мне стало больно, но по телу потекло приятное волнение, и боль превратилась в наслаждение.

— А почему? — шепотом спросил он. И я так же шепотом ответила:

— Я… ненавижу тебя.

— Я знаю. — Он скользнул губами по моим запястьям, и у меня перехватило дыхание.

Неожиданно он отпустил мои руки, прижал меня к груди и крепко поцеловал, запрокинув мое лицо к небу.

Святящиеся гроздья звезд посыпались на землю, закружились, зашелестели, словно листья, сорванные резким порывом ветра.

Он оторвался от моих губ и спросил:

— И сейчас ты ненавидишь меня?

— Ненавижу, — подтвердила я и невольно, не отдавая себе отчета, поймала губами его горячий рот.

Я слышала биение его сердца так, будто оно билось в моей груди. Мне стало жарко, перед глазами у меня все поплыло, и, чтоб не упасть, я отодвинулась от него. Он не стал меня удерживать, а только улыбался своим чувственным ртом и манил темно-синими влажными глазами.

«Хамелеон», — усмехнулась я, и он, заметив мою усмешку, сказал:

— Поедем со мной.

— Здесь столько людей пропадает бесследно, — напомнила я и повернулась, чтобы уйти.

— Иришка! — окликнул он.

Я оглянулась.

— Сколько мне понадобится времени, чтобы ты поверила мне?

— Я тебе верю…

— Чтобы ты поверила, что я не ищу для себя игрушку и для меня ты стала чем-то большим, нежели случайная попутчица.

Из отворенной форточки дома напротив вырвалась нежная мелодия. Я вслушивалась в тихую мелодию и смотрела на Лешу.

— Тебе понадобится… — Я задумалась, но не нашла, что ответить. Я подошла к нему, поцеловала его щеку легким касанием губ и шепнула: — Я тебе верю.

Затем я повернулась и быстрым шагом пошла домой. По дороге к подъезду я подняла сиротливо лежащий на холодной земле букет и прижала его к сердцу. Вдохнув еще раз густой аромат роз, я оглянулась и услышала тихий рокот мотора.

Машина плавно тронулась с места и покатилась.

Бабье лето закончилось. Обложными дождями заволокло холодное осеннее небо. Утренний ветер больно щипал лицо и сбивал дыхание.

У Андрюхи на работе начались неприятности, его сократили, он поехал на заработки, а Татьяна снова ушла на больничный с простывшим Юриком.

Я совершено забыла о ее дне рождения и корила себя за это самыми последними словами.

Я отправила ей открыточку с опозданием на две недели и извинениями в целый тетрадный лист.

Холода подступали, и ранний снежок выбелил округу бумазейной прозрачностью. Я с тоской смотрела за окно и думала о том, что моя легкая курточка больше не спасает меня от пробирающего до самых костей морозца. Встал вопрос о приработках.

Антошка помог мне найти надомную работу, и я печатала чью-то диссертацию не покладая рук. На вырученные за неделю деньги мне удалось приобрести по сносной цене сапоги в комиссионном магазине, и, когда мне принесли роман какого-то неизвестного автора, я с радостью подсчитала, что если к деньгам за перепечатку романа добавить стипендию, то, вероятней всего, мне удастся купить пальто. А там, может, появится еще какая-нибудь работа, и я смогу подсобрать денег на кроличью шубку, которая мне приглянулась в той же комиссионке.

Пишущая машинка, взятая напрокат, стрекотала в моей комнате днями и ночами. Я «простыла» и взяла справку о болезни, которую выписал мне Петя под рьяным напором Марты Петровны.

— Но у нее же нормальная температура, — сопротивлялся неуступчивый медик. — Тридцать шесть и шесть! — Он демонстрировал нам шкалу термометра.

— Но если у нее не появится пальто, то вскоре у нее будет температура окружающей среды, — возражала Марта и весело мне подмигивала.

Я делала жалостное лицо и держалась за голову, изображая неимоверную слабость. Я натужно покашливала и сморкалась чистым носом, и в конце концов Петя сдался.

Две недели оказались как раз кстати. Ценой опухших красных глаз и мелких трещинок у ногтей на подушечках пальцев я собрала нужную сумму и вскоре торжественно вошла в Антошкину комнату в бежевом кашемировом пальто. У пальто был изумительный крой, и оно очень шло к цвету моих волос. Я все-таки научилась вязать, и первым моим произведением стал белый шарф из распущенного мохерового свитера, который я подобрала у мусоропровода и тщательно отстирала. Мне было стыдно признаться в этом даже самой себе. Но с другой стороны, а почему бы и нет? Если кому-то он оказался ненужным, то мне пришелся очень кстати. Ведь собирают же макулатуру и металлолом. И перерабатывают! Если отнестись к этой ситуации философски, я не совершила ничего предосудительного.