Что вызвало изменение решения? Об этом можно только догадываться. Известно, что в Ставку (Могилев) после продолжительной болезни вернулся генерал М. В. Алексеев. Великий князь Михаил Александрович (1878–1918) передал во время разговора с венценосным братом в Царском Селе, что в Ставке выражают недовольство его длительным отсутствием. Возможно, сам Николай II еще раз решил взвесить все аргументы и прояснить обстановку до конца, прежде чем сделать такой ответственный шаг.

Накануне отъезда в Могилев, как видно из дневника Николая II, поздно вечером он принял министра внутренних дел Протопопова. По некоторым сведениям, царь сообщил А. Д. Протопопову, что генерал В. И. Гурко вместо кавалерийских полков лейб-гвардии, о направлении которых в Петроград он распорядился, послал туда морскую гвардию. Заметим, что Гвардейским Экипажем в тот момент командовал великий князь Кирилл Владимирович (1876–1938), который своим отношением к Николаю II вызывал определенные опасения. Царь собирался осуществить ранее намеченную переброску верных войск и конной лейб-гвардии в столицу. Перед тем как покинуть Петроград, Николай II подписал указы Сенату как об отсрочке заседаний, так и о роспуске Думы, не поставив на обоих документах даты, и вручил их на непредвиденный случай главе правительства князю Н. Д. Голицыну. Однако министр внутренних дел А. Д. Протопопов просил царя не задерживаться в Могилеве без крайней необходимости и заручился его обещанием возвратиться не позднее, чем через восемь дней.

Генерал В. И. Гурко (1864–1937), который замещал в штабе Ставки в Могилеве во время болезни генерала М. В. Алексеева, в своих эмигрантских мемуарах «Война и революция в России» (Берлин, 1921) так позднее описывал эти события:

«Очень вероятно, что никому из людей, с которыми мне случалось обсуждать эту тему, ничего не было известно ни о положении дел в промышленных центрах, ни о том, какого рода пропаганда ведется среди рабочих. Я и сам пребывал на этот счет в неизвестности, однако можно предположить, что положение было отнюдь не спокойное, поскольку, как стало известно после революции, в это самое время петроградская полиция по приказу Протопопова обучалась стрельбе из пулеметов. Совершенно ясно, что правительство не могло рассчитывать на надежность петроградского гарнизона, хотя его численность была тогда необычно высока и достигала 160 тысяч человек. В мирное время столичный гарнизон никогда не доходил даже до 40 тысяч. Однако император, как видно – по просьбе Протопопова распорядился направить на отдых в Петроград две конные дивизии, включая одну гвардейскую из Особой армии. Справившись у командующего войсками округа генерала Хабалова, я выяснил, что в городе нет места для расквартирования даже одного кавалерийского полка, не говоря уже о двух дивизиях.

Тогда император ограничился присылкой с побережья Черного моря Гвардейского флотского экипажа, который был расквартирован по деревням в окрестностях Царского Села».

Таким образом, проведя 66 дней в столице, выслушав все доводы противостоявших сторон, Николай II, оставив заболевших корью детей, в 14 часов 22 февраля 1917 г. выехал из Царского Села в Ставку (Могилев).

В связи с обострением политического положения в стране царь вскоре принял решение прервать заседания Государственной думы. Первые сообщения из Петрограда о стачках и беспорядках были расценены им как вспышки бунта голодного населения и проявление недовольства в связи с перерывом заседаний Думы. Когда в Ставку пришла тревожная телеграмма председателя Думы М. В. Родзянко о начале революции, Николай II (по некоторым свидетельствам) сказал министру Императорского двора графу В. Б. Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать».

Тем не менее, вечером 26 февраля Хабалов и Протопопов получили от царя из Ставки телеграфное предписание: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай».

В Петрограде царское правительство и военные власти были в полной растерянности. Так, позднее, 22 марта 1917 года на допросе ЧСК Временного правительства генерал С. С. Хабалов (1858–1924) признавался:

«Эта телеграмма, как бы вам сказать? – быть откровенным и правдивым: она меня хватила обухом… Как прекратить завтра же?.. Что я буду делать? Как мне прекратить? Когда говорили «хлеба дать», дали хлеба и кончено. Но когда на флагах надпись «долой самодержавие!», – какой же тут хлеб успокоит!» (орфография и специфика оригинала; так в тексте. – В.Х.).

В депешах военных властей Петрограда в Ставку (Могилев) не сообщалось об истинных причинах, послуживших толчком к революционному взрыву, который в конечном итоге и привел к государственному перевороту. Князь Владимир Андреевич Оболенский (1869–1938), принадлежавший к радикальному крылу кадетов, писал в воспоминаниях: «Вспыхнувшая в конце февраля 1917 г. революция не была неожиданностью. Она казалась неизбежной. Но никто не представлял себе, как именно она произойдет и что послужит поводом для нее… Революция началась с бунта продовольственных "хвостов", а этот бунт вспыхнул потому, что министр земледелия Риттих, заведовавший продовольствием Петербурга, испугавшись уменьшения подвоза хлеба в столицу, отдал распоряжение отпускать пекарням муку в ограниченном размере – по расчету 1 фунт печеного хлеба в день на человека. Ввиду сокращения хлебных запасов эта мера была вполне разумной, но лишь при одновременном введении системы хлебных карточек… Все были уверены, что начавшийся в Петербурге бунт будет жестоко подавлен… 26 февраля Керенский был уверен в том, что не сегодня завтра его арестуют… Но этот ряд стихийно-хаотических действий создал перелом в истории России, перелом, называемый Февральской революцией. На следующий день открылась новая страница русской истории».

Такого же мнения был кадет В. Д. Набоков: «Происходившее нам казалось довольно грозным… Тем не менее, еще 26-го вечером мы были далеки от мысли, что ближайшие два-три дня принесут с собою такие колоссальные, решающие события всемирно-исторического значения».

События развивались по туго закрученной спирали сценария будто бы современного детектива. Революция в Петрограде началась 23 февраля. Но только 27-го власти сообщили в Ставку о своей неспособности контролировать ситуацию и запросили помощи с фронта. По распоряжению Николая II в ночь с 27 на 28 февраля в столицу направляются Георгиевский батальон и другие воинские части под командованием генерала Н. И. Иванова (1851–1919). С каждого фронта (не в ущерб общей военной обстановке) было снято и дополнительно снималось еще несколько пехотных и кавалерийских полков, общей численностью в две дивизии. В Царское Село выезжает и сам царь.

Тактику жестких мер против бунтовщиков в военное время поддерживала и императрица Александра Федоровна: «Если мы хоть на йоту уступим, завтра не будет ни Государя, ни России, ничего!.. Надо быть твердыми и показать, что мы господа положения».

Любопытна реакция на создавшуюся острую ситуацию в Петрограде французского посла Мориса Палеолога, который записал в дневнике: «Сессия Думы отложена на апрель, и мы отправили императору телеграмму, умоляя его немедленно вернуться. За исключением г. Протопопова, мои коллеги и я полагали, что необходимо безотлагательно установить диктатуру, которую следовало бы вверить генералу, пользующемуся некоторым престижем в глазах армии, например, генералу Рузскому». И далее указывает: «немедленное назначение министерства, внушающего доверие Думы, мне кажется более, чем когда-либо необходимым; поэтому нельзя больше терять ни одного часа».

В непримиримой схватке столкнулись силы, требовавшие более или менее радикальных общественных перемен, и силы, пытавшиеся сохранить самодержавную систему. Страна стремительно раскалывалась на враждебные лагеря. Обер-гофмейстерина императрицы княгиня Е. А. Нарышкина (1838–1928) констатировала в своем дневнике: «Император думает и работает только для своей неограниченной власти. Увы, увы, у него в будущем отнимут гораздо больше, чем он должен был бы отдать добровольно, обеспечив себе популярность и любовь своего народа…».