– Что же мне делать? – Холод иглами лег на сердце Ирины.

– Не знаю, киска моя, не знаю, – весело засуетилась Мадам. Но Ирина уловила в ее голосе откровенное осуждение, даже обиду. – Извини, по правде, не ждала от тебя такого. Ты тонкая, изящная, все сечешь и тут вдруг… О! Женька там уже обалдел на жаре. – Кольцо скрипнуло о телефонную трубку. Голос Мадам иссяк, превращаясь в беличье цоканье.

– Вот что, слушай. Забеги к Лолитке. Она согласится, увидишь. Лолитке теперь наплевать на все. Ей недолго осталось, она не откажет, ей терять нечего. Все! Надо бежать! Киска, целую в носик.

Ту-ту-ту.

«Опять чей-то голос в телефоне или голоса. Звонила оператору, говорят: “Проверяли. Все в порядке. Левых подключений нет”. Как странно».

Будто огромный зал, воздушные своды, арки. А голос вертлявый, тонкий. Кто-то забрался в щель и оттуда хитро выглядывает:

– … вот вы не отвечаете, а ведь за вашей дамочкой должок. Не забудьте, она самовольно, без нашего нажима, так сказать, по собственному желанию приняла решение. Все по правилам. Но мы еще посмотрим. Надеюсь, даже уверен, все еще у нас получится.

Ту-ту-ту.

Ирина с досадой положила трубку.

«Надоело. Но почему-то каждый раз слушаю, даже вслушиваюсь. Сердце начинает глухо биться. А, наплевать, такая тоска давит!..

Лолитка тоже не согласится. Злая как собака. Она сейчас никого не жалеет, ее не уговоришь, не упросишь. А вдруг?…»

Ирина вышла из вагона на станции «Римская» и остановилась в переходе. В гроте под скалистым сводом на разбитых рифленых колоннах грустят голые пупсики. Что было в голове у этого скульптора? При чем здесь Рим? Педофилия какая-то.

Вот и дом Лолитки. Запах нищеты. Не поймешь, из чего он слагается. Застоялая кислая капуста, кошачьи похождения, лекарства, старые тряпки, жир, пот, грязные волосы, сырость, не просыхающая даже в такое пекло. На желтых обоях сальные пятна – расплывшиеся пауки с лапками.

«Лолита. На кого она стала похожа! На улице встретишь, не узнаешь. Куда девались знаменитые Лолиткины губы? Пухлые, полные сока. Зрелая вишня под тонкой блестящей кожицей. Теперь через все лицо сверху донизу выпуклый шов, как на стручке гороха. Сейчас лопнет шов, распадется лицо на две половинки, и тогда оттуда посыплется что-то сухое, больное…

Только глаза остались живые, светлые, желтые, ярко горят».

Ирина незаметно огляделась с порога грязной комнаты. «Где нарядная пестрота, всегда так любимая Лолитой? Нет ковра на стене. За стеклом обшарпанного серванта банка с помидорами, заклеенная вздутой зеленой плесенью. А ведь вокруг нее жили слащаво-прелестные девушки в хрупких сахарных кружевах. Жеманные, чисто вымытые, холеные. Была еще собачка, вечно грызущая розовую игрушечную косточку. Веселая Лолитка, веселый ее фарфор. Все сгинуло, сдуло дурным ветром беды. Спустила по дешевке или отдала все так, за бутылку».

– Не сердись, что я без звонка. – Ирина сказала это чуть подобострастно, неуверенно.

– Чего надо? – Взгляд недовольный, так, мельком взглянула. С сухим треском кашлянула в ладонь. – Проходи, раз пришла. Что, хороша Лолитка?

– Вот торт…

– Лучше бы водяры взяла.

Зашевелилось ватное одеяло на широкой кровати. Те же сальные пятна на одеяле – пауки с лапками. Из-под кровати высунулась маленькая серая рука. Требовательно стукнула граненым стаканом об пол.

– Торт будешь жрать. Вот только высунись, высунись, морду кремом намажу! Шоколадным. Будешь Абамой из барака. В Америку свою хочешь? – злобно оскалилась Лолита, наклоняясь, приподнимая угол одеяла.

Рука со стаканом проворно исчезла.

Ирина села на костлявый скрипучий стул.

– Говори! Ты же так просто не придешь. На торт развелась. Но вообще-то наслышаны мы про ваши делишки.

«Про какие?» – хотела спросить Ирина. Но удержалась. Вон как смотрит. Кривит стертые синие губы. Ирина проговорила робко, покаянно:

– Лолит, понимаешь, влипла я в одно дело…

«Надо же: подскочило Пашино словечко «влипла». Паша сказал, потом спохватился, морщился – сорвалось».

– Это ты про Алку-покойницу! Ясненько. – Голос с насмешкой. А глаза светлые, с золотом. Видят уже свое, нездешнее. – Влипла, говоришь? У нас это без проблем. Тащи бутылку – будет тебе алиби. – Она приблизила лицо с горящими глазами. Прохрипела, брызгая слюной. Ирина едва сдержалась, чтоб не вытереть губы и щеку: «Вдруг заражусь?» – постеснялась.

– Что молчишь? За этим пришла. За этим. – Лолита вдруг хрипло засмеялась. Открылись белоснежные, крепкие зубы. А губ нет, высохли. – Алиби всем надо!

– Да, – с трудом выговорила Ирина.

– За бутылку – подтверждаю! Присягу дам, прямо на Библии. Хоть на суде, хоть где! – послышалось из-под кровати. Голос сиплый, глухой, прокуренный. – Как я ненавижу вашу страну!

– Заткнись, демократ хренов. Уже намитинговался, довыступался еще в прошлом веке, теперь лежи тихо, – оборвала его Лолита. Проговорила мечтательно, с какой-то безнадежной, далекой завистью: – Сама звонила. Мадам. Беспокоится о тебе, значит. Так надо понимать. Ей-то это сделать не с руки. Муж у нее знаменитый. А мне теперь наплевать. Алиби – так алиби. Мне все одинаково, к этому идет.