Шрифт:
И случилось так, что отзвуки собственным стремлениям учитель с первых же дней усмотрел в десятилетнем, на редкость пытливом и способном отроке.
«Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня, — говорил Раич некоторое время спустя о своём ученике. — Года через три он уже был не учеником, а товарищем моим, — так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум».
Страстный поклонник Державина, отменный знаток латинской и итальянской классической поэзии, Раич познакомил своего питомца с самыми лучшими произведениями русской и всемирной литературы.
«С каким удовольствием вспоминаю я о тех сладостных часах, — признавался учитель, — когда, бывало, весною и летом, живя в подмосковной, мы вдвоём с Фёдором Ивановичем выходили из дома, запасались Горацием, Вергилием или кем-нибудь из отечественных писателей и, усевшись в роще, на холмике, углублялись в чтение и утопали в чистых наслаждениях красотами гениальных произведений Поэзии».
Не он ли, этот самозабвенно влюблённый в поэзию бывший семинарист, сам познавший силою своего ума все таинства царства муз, посеял в душе своего одарённого ученика семена творческого пристрастия?
Да, только Феденька был тогда посвящён в то, что наставник его занят поистине огромным трудом — переводом Вергилиевых «Георгик». Свою тетрадь он не показывал никому и лишь юного друга избрал в качестве единственного своего судьи и советчика.
И не может быть никакого сомнения в том, что и первые собственные стихи Феденька Тютчев доверил отзыву не маменьки и не любимому дядьке Афанасьичу, а именно учителю Раичу, распахнувшему перед ним волшебные обиталища муз.
Так, рука об руку, учитель и ученик стали вольнослушателями Московского университета, который Раич, будучи старше годами, окончил первым. А уж следом за ним и его ученик.
Отсюда понятно, что, начав издавать «Галатею», Раич не мог не привлечь в качестве постоянного сотрудника бывшего воспитанника, хотя тот и находился в далёкой Германии.
Таким образом, до середины тридцатых годов Тютчев напечатал в России что-то около семидесяти стихотворений. Но всё равно читающей публике и даже в кругах литературных он был почти неизвестен.
Наверное, и младший Гагарин недолго бы помнил тютчевские стихи, изредка попадавшиеся ему на глаза в «Галатее» или «Хрании», ежели бы в Мюнхене не довелось ему встретиться с самим их автором.
Стихотворение «Сон на море», что попало в гагаринские руки ещё в рукописном исполнении, вряд ли было самым лучшим творением Тютчева из уже увидевшего свет. Поистине были отмечены печатью большого поэтического таланта сочинённые в Германии и напечатанные в России стихи «Проблеск», «Летний вечер», «В альбом друзьям», «К Н.», «Бессонница» и другие, что, наверное, запомнились Гагарину. Однако каково же оказалось его изумление, когда уже в Мюнхене он всё-таки уговорил своего нового друга показать ещё нигде не опубликованные стихи.
И — дух захватило с первых же строк, озаглавленных просто — «Листья».
Пусть сосны и ели Всю зиму торчат, В снега и метели Закутавшись, спят. Их тощая зелень, Как иглы ежа, Хоть ввек не желтеет, Но ввек не свежа. Мы ж, лёгкое племя, Цветём и блестим И краткое время На сучьях гостим. Всё красное лето Мы были в красе, Играли с лучами, Купались в росе!.. Но птички отпели, Цветы отцвели, Лучи побледнели, Зефиры ушли. Так что же нам даром Висеть и желтеть? Не лучше ль за ними И нам улететь! О буйные ветры, Скорее, скорей! Скорей нас сорвите С докучных ветвей! Сорвите, умчите, Мы ждать не хотим, Летите, летите! Мы с вами летим!..А это разве не шедевр?
Песок сыпучий по колени... Мы едем — поздно — меркнет день, И сосен, по дороге, тени Уже в одну слилися тень. Черней и чаще бор глубокий — Какие грустные места! Ночь хмурая, как зверь стоокий, Глядит из каждого куста!Гагарин от волнения растерялся и едва смог сдержать своё изумление:
— И вы, любезный Фёдор Иванович, считаете это бумагомаранием? Нет-нет, позвольте уже дочесть, не забирайте у меня то, что после долгих отнекиваний всё же решились показать... А это что за листок?
Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои. Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне, Безмолвно, как звёзды в ночи, Любуйся ими — и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймёт ли он, чем ты живёшь? Мысль изречённая есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, Питайся ими — и молчи. Лишь жить в себе самом умей, Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, Внимай их пенью — и молчи!..