Шрифт:
Уже совсем ослабевший в последние дни, он просил, чтоб в руки ему вложили портрет Марии Николаевны. Он смотрел на круглое, весёлое лицо, и слёзы скатывались по впалым вискам за воротник рубашки.
— То ли было уготовано ей, моей Машеньке? Собственными руками отдал её злому року. — В груди что-то скрипнуло, ржавый звук очень мало походил на обыкновенное рыдание. — Самая удивительная женщина, какую я знал...
Он смотрел на портрет вылинявшими, маленькими, уже тронутыми смертью глазами. Потом руки вовсе ослабели. Портрет упал. Получилось так, будто она уткнулась ему в грудь, ища защиты.
Со смертью генерала семья оказалась в бедственном положении. Не было решительно никаких средств к существованию и были огромные долги. Надо было просить царя оставить за семьёй пенсию в размере генеральского жалованья, при этом многочисленное и теперь гонимое семейство могло свести концы с концами.
Обратиться прямо к царю вдова не решилась. В посредники, по прошлой дружбе и расположенности к семейству, она выбрала Пушкина.
Ходатайство поэта завершилось успешно.
...Прошло всего десять лет с тех пор, как Пушкин сидел в кругу счастливых Раевских и пряно, томительно пахло уходящее крымское лето, туманным золотом светились кисти винограда на столе, жизнь вся была впереди.
Так печально кончалась страница жизни поэта, заполненная Раевскими. Но задержимся ещё на минутку, заглянем в дом к Михаилу Фёдоровичу Орлову. Этот генерал, герой двенадцатого года, человек передовых мыслей, один из лидеров тайного общества, был женат на старшей дочери Раевского Екатерине.
Все в конце концов выходили за генералов: Потоцкая, Раевские, Керн и, наконец, Татьяна Ларина...
Генеральский дом Орловых был наполнен воспоминаниями о сражениях Отечественной войны, политическими разговорами, разочарованием в Александре I, предчувствием каких-то неясных, но решающих событий. Но едва ли не в равной степени дом был наполнен и определён личностью Екатерины Николаевны.
Когда-то Пушкин писал о ней: «Старшая — женщина необыкновенная». Потом по гордости и властолюбию он сравнивал её со своей Мариной Мнишек и продолжал восхищаться — Раевской... Даже заносчивость, весьма приметно обозначившаяся в воспоминаниях её о Пушкине, в своё время была им воспринята как родовая гордость... Но мог ли он хотеть для себя дома, подобного генеральскому? Мог ли искать жену, похожую на Екатерину Орлову?
Боюсь, ему пришлось бы заодно пробиваться в генералы, хотя бы от литературы...
Существовали, однако, ещё дома.
Много лет спустя после смерти Пушкина Анна Николаевна Вульф (так никогда и не вышедшая замуж, сохранившая безответную любовь к поэту на всю жизнь) [117] писала своей младшей сестре, баронессе Вревской, что живо вспоминает Пушкина и присказку его:
Хоть малиной не корми, Да в Малинники возьми!Малинники было имение Вульфов в Тверской губернии Старицкого уезда. А рядом — Берново, Павловское. Здесь Пушкин бывал в 1828, 1829, 1830 годах, сюда он заезжал уже после женитьбы в 1833-м.
117
...Анна Николаевна Вульф... сохранившая безответную любовь к поэту на всю жизнь... — Вульф Анна Николаевна (1799—1857) — старшая дочь П. А. Осиповой (см. коммент. к стр. 133) от первого брака. Они познакомились ещё в первый приезд Пушкина в Михайловское летом 1817 г. С нею связаны три стихотворения Пушкина: «Я был свидетелем златой твоей весны...», «Хотя стишки на имянины...», «Увы! Напрасно деве гордой...» (1825). В 1836—1837 гг. она жила в Петербурге, где также виделась с поэтом.
Я вот о чём сейчас думаю: какая же разница была между, скажем, Тригорским и тверскими помещичьими домами? И была ли? Не повторялось ли ощущение уклада жизни непритязательной и хлебосольной? Очевидно, разница всё-таки ощущалась, коль сочинялось это: «Хоть малиной не корми...»
Малинники. Само слово душно, пряно пахнет летом: ягоды, прямо с куста, теплы, листья прогреты насквозь, в лесу — жёлтый свет и суета муравьёв... Барышни — в батистовых вышитых платьях, и вся истома ожидания в милых и хитрых глазах Катеньки Вельяшовой [118] , синих, как густое небо, в котором полощут ветки старые берёзы.
118
Вельяшовы (Вельяшевы) — Василий Иванович (1777—1856), штаб-ротмистр, исправник г. Старицы; его жена Наталья Ивановна (урожд. Вульф; 1784—1855), мать Екатерины Петровны, сыновья Александр и Иван, впоследствии офицеры уланского полка, Николай, Павел и Пётр и дочь Екатерина. Общались с Пушкиным в его приезды к Вульфам в Тверскую губернию. Екатерине Вельяшевой Пушкин в 1829 г. посвятил стихотворение «Подъезжая под Ижоры...». Существует версия, что она явилась прототипом Машеньки в «Романе в письмах» (1829).
Но тут надо остановиться. Пушкин приезжал в Малинники в 1828 году 23 октября и пробыл там весь ноябрь, потом уехал в Москву, но что-то манило его обратно, и 6 января (1829 г.) Он вернулся в Старицу, где у Вельяшовых гостила Прасковья Александровна Осипова. И сразу же очутился на балу у старицкого исправника, Василия Ивановича Вельяшова.
Зимние семейные балы — в них заключалось особое очарование. Разъезжались или катались на тройках. Молодой, не слежавшийся снег поднимался клубами, лошади бежали охотно, играя, как будто тоже чувствуя праздник.
Всё было праздник, это там, в обеих столицах, как за неприступной стеной, остались тоска, сомнения, возможность новых головомоек, а то чего и похуже. Калитку в стене заперли, ключи бросили в реку Тьму, она замёрзла — поди теперь найди! Можно было раствориться в молодом веселье, в любви, почти родственной, какая окружала его здесь в Старице, в Бернове, в Малинниках, в Павловском. И сама зима была здесь та, какую любила Татьяна, — русская. Но лучше звёздчатого снега, мелькания белых, толстых берёзовых стволов в рощах по сторонам дороги, лучше быстрой езды и обильных обедов были тверские барышни... А лучшая из них — Катенька Вельяшова, внезапно возникшая из худого подростка со вздёрнутым носиком и длинной косой.