— Ну что же ты? — сказал Саймон. — В чем дело?

— Ничего. Я просто задумался.

— О чем?

— О людях, — сказал Джеймс. — Они прямо как луковицы, столько на них шкурок.

— Ты спятил, — сказал Саймон. — Совсем спятил. Осторожней, не отпусти свой край.

Они повесили портрет Арнольда в зале, над длинным столом, установленным на козлах, и он доброжелательно взирал со стены на разложенные классные журналы и старые фотографии. Время от времени Джеймс бросал взгляд на портрет, точно искал что-то, но потом стало казаться, будто портрет висел там всегда, и он едва замечал его. День был полон событий: из газеты «Оксфорд Мэйл» приехал фотограф; побывало множество посетителей. Мистер Холлингс был радостно возбужден. Ради шутки он начал перекличку по классному журналу за 1871 год вместо 1971-го, и, хотя дети сперва были озадачены, по крайней мере на дюжину фамилий нашлось кому откликнуться. Ушли в прошлое круглолицые дети со старых фотографий, но их место заняли новые Слэттеры, новые Уэсти и Лэйсы.

По дороге домой Джеймс тревожно озирался. Стекло в аптеке было вставлено, входная дверь викария начисто отмыта. Насколько он мог видеть, новых бесчинств не произошло. Это, конечно, мало что значило. Скорее всего это значило, что Томас Кемпе обдумывает что-нибудь еще.

Джеймс прошел мимо миссис Верити, которая подметала свой порог и одновременно наблюдала за всей улицей. Ни один порог в Лэдшеме, подумал Джеймс, не подметают так усердно.

— Здравствуй, милый. Хочешь карамельку?

— Спасибо, — сказал Джеймс.

— Ты, верно, очень был сегодня занят вашей выставкой?

— Очень, — сказал Джеймс.

— Завтра приду взглянуть. Вспомнить свое детство. Когда стареешь, любишь вспоминать. — Она посмотрела на дом Харрисонов. Там, возле стены, Эллен делала стойку на руках. — Я тоже так умела, — сказала она задумчиво. — Только мы это делали где-нибудь не на виду. В то время считалось, что девочкам неприлично показывать панталоны.

— Вот как, — сказал Джеймс.

Миссис Верити немного помолчала, как бы задумавшись. Потом продолжала:

— Вспомнишь прошлое время, и оно тебе представится живее, чем нынешнее. Вот она я — теперешняя, а мне все кажется, будто я — тогдашняя. Молодая. И все не верится, что я уже не тогдашняя.

Она вздохнула и посмотрела на Джеймса, а Джеймс посмотрел на нее, но не нашел подходящих слов и поэтому просто кивнул. Неужели миссис Верити была одной из тех девочек на фотографиях — тех, в блузах и черных ботинках? И тут ему пришла еще одна мысль.

— Миссис Верити?

— Что, дружок?

— Когда вы учились в школе, вы, может быть, помните, что был такой мистер Арнольд Лакетт?

— Мистер Лакетт? Конечно. Старый джентльмен. Каждый год приезжал сюда из Лондона. Очень любил наш Лэдшем. Кажется, он проводил здесь летние каникулы, когда сам был мальчиком. Еще помню, что он носил золотые часы на цепочке.

— Да, — сказал Джеймс. — Точно.

— А почему ты о нем спросил, дружочек?

— Просто я сегодня увидел его портрет.

— Ага. Он каждому из нас давал по серебряной монетке в три пенса. И учительница говорила, чтобы мы кричали: «Ура мистеру Лакетту». Ему уже было, наверное, за семьдесят.

— Наверное, — сказал Джеймс.

Миссис Верити вздохнула.

— И мне пошел семьдесят третий. Да, давно это было. А вон твоя мама вышла к калитке. Тебе, верно, пора домой.

— До свидания, — сказал Джеймс.

Миссис Верити пошла к себе. Скворцы расхаживали по ее крыше, насвистывая и щебеча.

Вечер прошел без особых происшествий. Но Джеймсу все же было не по себе. В доме стояло то затишье, какое бывает в лесу перед грозой, когда недвижны деревья и не слышно птиц. В комнатах Коттеджа Ист-Энд было душно. Шаги его обитателей гулко отдавались на лестнице и на каменных полах. Тим забрался в гостиной под кушетку и не вылезал. Эллен сказала:

— Ну и дом! То сквозняки, то духота.

И закрылась в своей комнате.

Джеймс тоже рано ушел к себе. Он не задернул занавеску и открыл окно, чтобы разогнать удушливую атмосферу комнаты. Церковная башня вырезала из неба темный прямоугольник. Яркая, жесткая луна то выглядывала, то пряталась за обрывками туч. Дом миссис Верити был сплошной черной массой, и только в спальне вокруг занавески виднелся ободок света.

В Дневнике Джеймс записал: «В школе на обед — пудинг с патокой, дома — пирог с творогом. Добавки не просил, не хотелось». Он уставился на скошенный потолок. Перевернул страницу, чтобы написать что-нибудь о Планах на Будущее. Не потому, что имел какие-то определенные планы; просто ему хотелось, чтобы все шло, если возможно, обычным порядком. Он не очень удивился, обнаружив, что на этой странице его опередил Томас Кемпе. Он написал мелко и неразборчиво, непохоже на свою недавнюю дерзкую, размашистую манеру:

Джеймс долго смотрел на это послание. Оно словно взывало к нему, но он не знал, что следует делать. И чувствовал, что страшно устал. Настолько устал, что не мог даже поразмыслить над этим, как хотел бы. Дневник выпал у него из рук, и он заснул, даже не погасив лампу.

И сразу проснулся. Внизу лаял Тим. А в открытое окно проникал какой-то запах. Была, вероятно, глубокая ночь. Тим истерически лаял. А запах… Джеймс сел на постели. На зеркале было крупно написано, кажется мылом: