Погода в тот день выдалась хуже не бывает. Небо серое, снег, ветер, да ещё и холод собачий. Отец Григорий молитву свою быстренько прочитал, родственники с Варькой простились и стали гроб в могилу опускать. Да не тут-то было.

Как только гроб земли коснулся, как только стали верёвки убирать, тут-то всё и случилось. Неизвестно, что за сила — бог ли, чёрт ли, — да только не приняла земля Варьку. Едва только первую лопату земли на крышку бросили, гроб как на пружине какой из могилы-то и выскочил. И не просто выскочил, а так, что крышка, гвоздями прибитая, в сторону отлетела, а сама Варька в гробу уселась. Мёртвая. Пятаки с глаз её упали, и они раскрылись, глаза-то. Люди говорили, ничего страшнее этого мёртвого взгляда не видали.

С минуту все молчали, слова никто сказать не мог. Потом бабы заголосили и ну бежать с погоста. Мужики-то, те хоть тоже и перепугались до полусмерти, но остались на месте, только в кучу сбились и смотрели. Отец Григорий же весь на глазах с лица сошёл, крестится стоит да "Сгинь!" шепчет. Только Степан Алексеич как ни в чём не бывало к гробу подходит, дочку мёртвую по волосам гладит и что-то на ухо ей шепчет, как маленькой, будто успокаивает. Потом уложил её обратно в гроб, как уж ему удалось её мёртвую-то на морозе распрямить, не знаю, снова сверху крышкой прикрыл и заново заколотил. После этого попросил мужиков ему помочь гроб обратно в землю опустить, да те, понятно, стоят, глаза в сторону отводят, но не шевелятся. Кому охота с таким-то делом связываться?..

Тогда Иван вышел. Подхватили они с отцом Варькин гробик и начали потихоньку в могилу опускать. Но ещё и наполовину не спустили, как тот снова из земли, словно пуля, вылетел, гвозди во все стороны, перевернулся, и Варька из него вместе с дитём своим вывалилась прямо в снег. И оба пялятся своими мёртвыми глазюками.

Тут уж даже самые смелые мужики отшатнулись, а Степан Алексеич дочке своей, как девчонке малой: "Варенька, ты уж мне не балуй, лежи спокойно, родненькая, а то мороз на улице, внучика мне простудишь…"

Отец Григорий, хоть и поп, конечно, но мужик крепкий был. Себя в руки быстро взял и сказал мужикам другую могилу за кладбищенской оградой долбить. Те за дело взялись, да ведь земля-то мёрзлая, работа не идёт, да ещё и руки у всех от страха трясутся. К тому времени бабы со всей деревни сбежались, стоят в стороне и голосят, что, мол, конец света настаёт, раз уж мёртвые из земли выпрыгивать начали.

Худо-бедно, а выдолбили Варьке новую могилку. Не глубокую, правда, а так — в половину настоящей. Иван с отцом Варьку и ребёнка её снова в гроб уложили, крышку заколотили и до новой могилы донесли.

Когда они её в землю опускали, тишина стояла мёртвая. Люди и вздохнуть боялись — а ну как снова?.. Однако ничего, обошлось. Так же тихо закидали гроб землёй, крест поставили и начали расходиться, когда ещё один случай вышел.

Серёга, Иванов друг, первым это заметил. Над могилой Варькиной туча ворон — штук триста, не меньше — кружилась. Молча. А где это видано, чтобы вороны в стае молчали?

По дороге в деревню кто-то предложение выдал, что нелишним было бы Варьке в сердце кол забить, мало ли что после таких похорон случиться может? Да только Иван на того мужика так глянул, что тот чуть было своим же языком не подавился. Да и отец Григорий сказал, что ерунда это всё и суеверия. Батюшка наш человек учёный был — он перед тем, как в семинарию пойти, в Казани в университете, почитай, целых полгода обучался.

Ну вот, значит, похоронили Варьку с дитём её безвинно погибшим, поминки справили, и долго б ещё по всей деревне только и разговоров бы было, что о похоронах тех проклятых, да только новая напасть — волки в окрестностях объявились.

Волки-то, они и летом животные малоприятные. Нас, домовых, они, правда, не задевают, а леших так и вообще слушаются, да всё равно дел с ними лучше не иметь. А зимой, с голодухи, они и в деревни забредают, и на людей, бывает, кидаются.

Так вот и отца Григория задрали. Батюшка хоть человек учёный и лицо духовное, а выпить был совсем не дурак. Вот он как-то после вечерни в церкви с дьяконом слегка подзадержался, после чего дьякон Афанасий остался в ризнице ночевать, так как идти куда-либо ввиду изрядного подпития был уже не в состоянии, а батюшка церковь запер и пошёл к попадье.

Да только недалеко он ушёл. Бабки утром его у церкви нашли всего в крови с перегрызенным горлом. Правда, волки эти какие-то странные попались: не только горло, но и сердце ему выгрызли, а больше ничего не тронули. Так, руки слегка покусали…

Старый барин Танайский и сын его — он снова погостить приехал, а как про Варьку узнал, переживал сильно, — так вот, барин с сыном мужиков собрали и облаву устроили. Дюжины полторы волков подстрелили, да вот только Петра Танайского шальной пулей зацепило, не опасно, правда. Доискиваться, кто молодого барина ранил, не стали. Да и чего искать, когда всем и без того всё ясно было. Однако, видать, посовестились Танайские, спустили это дело Ивану с рук. Барин старый, по большому счёту, человек неплохой, справедливый был.

Ну, волки волками, а уж очень подозрительные раны отца Григория многим в деревне покоя не давали. Не видали у нас ещё таких волков, которые в зимнюю стужу от лютого голода одно бы только сердце у человека выгрызли. И начали ходить меж людей разговоры, что и не волки это вовсе, а Варька Сапожникова пошаливает. Что до меня, так это и сразу ясно было, а в скором времени убедился я в этом совершенно точно.

Как говорилось уже, Сенька, дружок мой, в ту пору как раз у Сапожниковых обитал. А как беда эта самая у Степана Алексеича приключилась, так и работы у Сеньки прибавилось. Ведь если человек за домом не следит, то все заботы на нас, домовых, ложатся. Так Сенька изо всех сил и выбивался, чтобы дом в порядке содержать. Очень он уставал, и иногда ко мне в гости наведывался отдохнуть. Ну и я ему тоже время от времени визиты наносил. Сидели мы с ним обычно на чердаке, всё за жизнь разговаривали, хозяевам косточки перемывали, ну и выпивали, конечно, не без этого.