Но, опять-таки, икона вполне могла прижиться как маскировочная часть интерьера со времён оккупации, а насчёт кошерных строгостей диеты, то ведь голод не тётка, а «бiда навчить коржи iз салом їсти».

Конечно, все эти без ответов вопросы возникнут потом, после возвращения наших с тобой предков из конотопского ЗАГСа, но нам с ними не по пути, мы заворачиваем обратно – проследить линию происхождения твоего деда по отцу.

Линия эта безыскусна проста и приземлённа. Одним словом – мужичья.

В земле рязанской есть районный центр Сапожок, от коего километрах в девяти, или одиннадцати (в зависимости у кого спросишь) расположена деревня Канино.

Отец мой хвастал, будто в лучшие времена там насчитывалось около четырёхсот дворов.

Овраг с ручьём делит деревню надвое.

В старые добрые времена на берегах его сходился народ для забавушки – воротить стенкой стенке скулы заради светлого праздника, или просто воскресного дня. Победа измерялась тем, докудова отгоняли супротивника.

Отшумело. Быльём поросло.

Стал преданием Лёха-шорник, наипервейший боец и послушливый сын.

Держал его тятька в строгости.

– Куды?– шумнёт бывалоча,– богатый шибко? Ну-кыть, работай!

И склоняет тридцатилетний сынок могучие плечи над хомутом, шилом тыкает, а сам весь там – у ручья, откуда мчат запыханные мальцы:

– Ой, Олёша, ломят наших-то.

Отец только зыркнет и – молчит Лёха, дратву втаскивает, покуда в избе не услышится хряск и рявканье упорного отступления вдоль улицы.

Тут уж батя не выдержит, подойдёт – хлобысь! – Лёху в ухо:

– Туды-т, растуды-т! Наших гонют, а энтот …!

Дальше Лёха не слушает, от уж за дверью, переулками оббегает побоище, потому как с тылу нельзя.

– Лёха вышел!

И – воспрянули наши, а у тех – колебанье в рядах. Кой-кто и валится загодя – лежачих не бьют. А Лёха сосредоточенно глушит самых отборных и ведь, растуды-т, без единого, распротак его, мата.

И погнали обратно к ручью, потом вверх по откосу, потом до околицы.

Да, гремела деревня…

Коллективизация этим игрищам край положила.

Лёху голодовка прибрала и батю его, конечно, тоже.

Мать отца моего, Марфа, застала ещё и царский режим, поскольку на момент Великой Октябрьской революции ей исполнилось лет тринадцать-четырнадцать.

А десять лет спустя она была уже замужем за крестьянином Михаилом Огольцовым, которому и родила троих детей – Колю, Серёжу и Александру (в порядке очерёдности).

Коллективизацию Михаил пережил, но голод в Поволжье его добил, и осталась Марфа матерью-одиночкой; варила детям суп из лебеды и менее съедобных трав, но выжили.

Потом пошли колхозные будни, трудодни, клуб, куда привозили кино, для просмотра которого деревенским парням приходилось крутить ручную динамо-машину и вырабатывать электричество.

Летом сорок первого объявили о вероломном нападении фашистской Германии и мужиков поголовно угнали на войну.

До Канино немцы не дошли, хотя и сюда стала докатываться фронтовая канонада.

Потом в деревне разместились части резерва – сибиряки, поражавшие своим обычаем: после парной бани сидеть на зимней улице в одной рубахе и покуривать.

Сибиряки ушли в сторону канонады и вскоре её не слышно стало.

Кроме тишины, в деревне остались лишь бабы, девки да пацаны-допризывники; плюс председатель колхоза – однорукий инвалид.

И длилось это не день, не неделю, а месяц за месяцем, из году в год.

От такой ситуации среди баб пошли отклонения: собирались по избам и разглядывали одна у другой влагалища, комментировали, выносили суждения – чья краше.

Когда об этом возрождённом сафоизме прослышал председатель, то, чтобы не дошло до района и дабы радикально пресечь лесбийный уклон, созвал общее собрание в клубе исключительно для баб и девок; но пацаны постарше прокрались в кинобудку и, разиня рты, подглядывали в окошечки, как председатель материл всех собравшихся, стучал единственным кулаком по столу и божился повывести это «мандоглядство» (я малость смягчаю прямоту председателевых выражений).

Удалось ли инвалиду сдержать своё обещание мой папа так и не узнал, поскольку его (папу) призвали в армию.

Вернее, даже не в армию, а на флот…

Вторая мировая догорала, но пушечное мясо жрала ничуть не меньше.

Рязанского паренька Колю, вместе с другими пареньками, переодели в чёрные бушлаты, помуштровали пару месяцев в «учебке», чтоб отличали команду «смирно!» от «разойдись!», да понимали бы где у винтовки штык, а где затвор, и посадили на быстроходные катера для переброски вверх по реке Дунай и высадки десантом где-то в Австрии.