В гостиной только слышалось, что Ваня там в углу занял круговую оборону, а тёща, тесть и золовка, то по отдельности, то хором выкрикивают ему у кого что наболело.

К словам я не прислушивался, но различил, что Ваня отвечает короткими очередями, по бандеровски.

Иногда атакующие выбегали в гостиную – вспомнить чего ещё не высказали, и снова броситься в гущу боя.

За исключением Тони, которая спальню не покидала, а монотонно долбила там своё.

Я хоть туда не заглядывал, но всё и так понятно было – семейные скандалы не блещут разнообразием диспозиции.

И всё это бурлило на фоне воплей бунтующих дехкан в Центральной Азии, потому что по телевизору шёл сериал «Человек меняет кожу», где они метались от одного края экрана к другому. Отсюда и голоса.

Потом они настолько обнаглели, что выскочили из телевизора и продолжили свою беготню по клеёнке стола. Воспользовались моментом, пока зрители отвлеклись на личные разборки в спальне.

Но мне-то известно, что от этого телевизора чего угодно можно ожидать.

Однажды в воскресенье тёща приготовила суп из голой кости и мою тарелку рядом с ним поставила, а там тогда какой-то мафиозный клан заставил судью с собой покончить.

Вот он пулю себе в висок пустил и мозги мне прямо в тарелку – плюх!

А тёща рядом стоит для контроля – проявлю ли я правильное уважение к её стряпне.

Куда денешься? Пришлось хлебать с пылу, с жару.

Но никто не уйдёт от возмездия и теперь, безнаказанно пользуясь моментом, что мы с ним один на один, я – щёлк! – и на другой канал его.

Оказалось самое оно – скрипичный квартет камерной музыки.

Но тут тесть из спальни выскочил на подзарядку. И чует – что-то оно его не стимулирует, как ожидалось.

Ему не сразу дошло, что это виолончель.

Но причём виолончель к Центральной Азии?

А когда понял – на прежний канал перебросил.

Дехкане ему оттуда дружным хором:

– Ала-ла-а!!!

Он вдохнул, как живящий глоток, и, с пополненным боезапасом – снова ринулся в бой.

Вот с тех пор, после прихожей и ванной, я прямиком на кухню. Сам себе положу и ужинаю.

В холодильник не заглядываю, чтобы Гаина Михайловна потом Ире тихие выговоры не делала.

По ходу ужина и ты на кухню прибегаешь, начинаешь что-то говорить на своём, пока ещё не очень понятном языке…

Впрочем, это я опять вперёд забежал.

Чтобы удержать Иру, мою Иру, чтобы она оставалась моей и только моей, я ступил на путь праведной жизни.

( … кодекс праведника в киоске на купишь, но он мне и не нужен был.

Любой человек и без кодексов знает когда он правильно поступил, а когда нет.

Даже если твоему неправильному поступку есть тонны оправданий и обоснований, или даже писаных законов, и даже если все вокруг поддержат: «молодец! хорошо и делаешь!», ты всё же знаешь, про себя, что так совсем не надо, и в этом будешь прав, потому что себя не обманешь – уж ты-то знаешь, что правильно, а что нет.

Они похвалят и разойдутся, а тебе жить дальше и стараться забыть о том, что сделал, или глушить это ещё б'oльшими неправильностями.

В моём стремлении к праведности имел место личный интерес: если я всё делаю правильно, то и по отношению ко мне не может случиться что-то неправильное; так слишком несправедливо.

Вот на что я рассчитывал.

Эту надежду и упование я тогда и не пытался даже определить словами, а просто очень старался всё и во всём делать правильно …)

Вот почему у каменщика Петра Лысуна на кладку санузла уходило на 2-3 часа меньше, чем у меня; нет деревянных закладных? Ничего – гоним дальше, при установке двери плотники чего-нибудь схимичат.

Можно сказать «поедят!» и оставить «пузо» в перегородке, всё равно после нас придут штукатуры и заровняют толстым намётом раствора.

Но это неправильно.

Поэтому моей специализацией в бригаде были гипсовые перегородки, а у Петра – санузлы.

Что, впрочем, не догма – всегда случаются моменты для «гоним-гоним!» и вынужденных рокировок.

Но и этого мало. Помимо праведной стези в текущей жизни, я пытался исправить свои проступки в жизни прошлой. А тут уже без покаяния не обойтись.

Когда я пришёл в общагу, бывший первокурсник Сергейка из Яблунивки уже доучивался свой четвёртый года на англофаке, но жил по-прежнему в 72-й комнате.

Я вернул ему толстый англо-русский словарь под редакцией Мюллера.

– О! А это откуда?

– Я у тебя его украл.

После секундного замешательства все бывшие в комнате разразились громким хохотом, к которому невольно присоединился и я.