Сапожным ножом аккуратно срезал Васька "Богатырей" с подрамника. Положив на стол, стер влажной тряпкой пятно от портвейна, слабое, но все же заметное и неопрятное. Но не скатал ковер в трубку, а приколотил к стене над оттоманкой на четыре гвоздочка. Натянул сразу на три подрамника бязь и принялся грунтовать.

"Из-за острова на стрежень..." - пел он, а в воображении своем, чтобы заслониться от мыслей об Оноре, громоздил роскошное синее море. Море до неба! Там, на переднем плане, томились заждавшиеся морские девы с глубоким вырезом на груди. Там паруса и синие кителя с золотыми пуговицами. Там белые брюки, белые туфли, фуражки с лакированными козырьками и в бокалах пузырящееся вино. Получался довоенный фильм "Танкер "Дербент"". Получались его одноклассники, которым это ультрамариновое мужество нравилось. Получались его одноклассницы, декламирующие: "От Махачкалы до Баку луны плавают на боку..." Море уходило к небу. Безветренное, оно рождало сны, и теплые реки текли в него из глубины времени - может, из той поры, когда Васька сидел за одной партой с Поляковой Верой и она не доставала до пола ногами.

Дождь кончился. Воздух из форточки наполнил комнату такой сильной горечью набухших тополей, что Васька подошел к окну дыхнуть.

Напротив через двор за тюлевой занавеской Вера Полякова танцевала с морским офицером.

Васька влез на подоконник, просунул голову в форточку и закричал:

– Вера!

Вера тоже влезла на подоконник.

– Вася! Ты чего был такой смурной? Я тебе кричала, а ты ноль внимания.

– Наверно, задумался. Бывает. А ты что танцуешь?

– Танго.

– Ну, танцуй - я пойду чаю попью.

Васька соскочил с подоконника, пошел было в кухню - Анастасия Ивановна там непременно чай пьет, но взялся за ручку двери и замер: "Какого черта! Почему?.. Почему Оноре, дурак, это сделал? Может быть, Маня знает? Наверное, знает".

Трамвай катил медленно, с дребезжанием, дрязгами, свистками: кто-то кого-то в вагоне пытался бить.

У Литейного Васька сошел - припустил к Фонтанке. "Маня знает. Маня знает. Этот гусь, Оноре, ей объяснял. Он, наверное, любитель был барышням про себя объяснять. Красавец. Пижон проклятый". И ни разу Ваське не пришло в голову сказать себе: "Ну и что? Сиганул парень ласточкой с купола - его дело. Милиция разберется. Может, он прыгун. Может быть, он любит головой о железо. Праздное, Васька, твое любопытство, пустое и нервное. И кто он тебе, Оноре? И не он, собственно, тебя интересует". Не пришла Ваське такая отповедь в голову: мнились ему в поступках Оноре Скворцова измена и подлость.

Во дворе Манином, в узком проходе между поленницами, стоял Манин отец - пальто нараспашку - пинал ногой выступающее из поленницы бревно, может быть задел о него косточкой.

– Извините, - сказал Васька.
– Маня дома? Может, она про Оноре знает?

Медицинский полковник взял Ваську за ворот, дернул к себе, продышал в лицо коньяком:

– А, сукин сын. На ловца и зверь бежит. Не знает она про твоего идиота Оноре. А вот я про тебя знаю. Я по глупости на него думал. У него профиль - бронза. Но Маня же мне сказала. Подлец! Негодяй!

– Почему негодяй?
– спросил Васька, оторопев.

– Ну, а беременна она, негодяй, от кого? От архангела Гавриила? Полковник дышал тяжело, сипло.

Ваське бы промолчать, но он психанул - заорал:

– Чихал я на твою Маню! Не мой размер!

Полковник тряхнул Ваську сначала не сильно, потом посильнее, потом ударил его спиной о поленья.

– Грязь уголовная.

Васька был слабым после вчерашнего.

– Кто вам это сказал?
– спросил он, икая - полковник бил и бил его о поленницу.
– Это вам Маня сказала?

– Нет, дева Мария!
– Полковник забирал в кулаки Васькин ворот, удушая его.

"Пора бить, - уныло подумал Васька, прижатый к дровам, представил рыхлый живот полковничий и свой сизый кулак, входящий в этот живот, как в тесто.
– Облюется же - некрасиво". Васька почувствовал что-то жесткое в заднем кармане, он давно эту жесткость отметил, но сейчас вдруг сообразил - вспомнил: "вальтер"!

Васька вытащил пистолет, ткнул им полковнику в брюхо, не такое уж рыхлое, и тихо сказал:

– Застрелю.

Полковничья ярость уже шла на убыль. Он разжал пальцы.

– Убивай, уголовник. А кто твоего ребенка кормить будет? Ты? Я же на ваши вшивые курсы ходил, интересовался тобой. Мне объяснили радостно: урка, сказали.

– Застрелю, тятя.
– Васька снял "вальтер" с предохранителя.
– И спрячу тело в дровах.

Полковник попятился.

– Ух, - сказал.
– Тошно. В общем, так - чтобы я тебя больше не видел. И что Маня в тебе нашла?

"Маня, Маня..." - бормотал Васька, разглядывая клодтовских лошадей. Но думал он не о Мане. "Почему, собственно, лошадей?
– думал.
– Тут ведь и парни есть - встающие на ноги. Все ошибаются, говоря: "Ах, клодтовские кони!" А Маня? А что Маня?
– Васька вдруг засмеялся громко.
– Ну, сучка, не могла, видите ли, своему папашке дворянину-полковнику про матросика рассказать, про мешок картошки. Парень с курсов интеллигентнее. А матросик - клопик. Отомстила она ему. А он и не ведает".

Медленная пришла к Ваське мысль:

"Значит, Маня, дура, решила ребенка оставить? Зачем ей? Ей же учиться. Ну и замуж. А я зачем без отца?.."

Васька почесал щеку стволом "вальтера" и замер, приходя в себя. Потом подошел к перилам моста, слегка перевесился через них и неторопливо так, как бы нехотя, разжал пальцы.

– Ты что выбросил?
– раздалось у него за спиной.

Васька обернулся - милиционер стоит молодой, любопытный.

– А ты что подумал?

– Вроде бы пистолет.