Рассказ "Патент Сверхновой"
Патент Сверхновой
Ромэн ЯРОВ
Рисунки С. Киприна
Она появилась неожиданно безлунной августовской ночью. Сначала ее увидели астрономы в дальнем, не доступном глазу уголке неба, где созвездия обозначены буквами и цифрами, подобно телефонным номерам. Потом ее заметил какой-то любознайка из шестого «Б», вонзившись с чердака в ночное небо допотопной подзорной трубой. А потом и все люди на земле выходили по вечерам из своих домов и, собираясь кучками, рассуждали о новой звезде. А она росла, она становилась все ярче, ночами затмевая луну, а днем отчетливо проступая на потускневшем от облачной пелены небе.
Наука искоренила в людях веру в знамения. Но зато до сведения каждого было многократно доведено, что Земля — песчинка и что Вселенная полна неожиданностями, не всегда, кстати, безопасными. Пока это ограничивалось разговорами, можно было спокойно слушать такие лекции в городском саду, а потому гулять по аллейкам. Но вот и впрямь появилось что-то…
— Не беспокойтесь, — снисходительно вещал с телеэкранов молодой «звездочет» из обсерватории, — это вспышка сверхновой звезды. — И обращался к такому же коллеге: — Помните 1054 год?
— Скорее похоже на 1582-й, — отзывался тот.
В материалах для изучения недостатка не было. Переставали работать приемники. Полярные сияния спускались в средние широты.
— Когда же это кончится? — спрашивали астрономов.
— Сверхновые сопровождаются мощным радиоизлучением, — отвечали те. — Но потерпите: они существуют недолго.
Домик стоял на отлогом берегу реки, метрах в двухстах от песчаной отмели. Кругом стелилась равнина, перебиваемая местами низким лесом. А рядом возвышались горы. Метеорологический пост был поставлен как раз на границе двух рельефов и двух климатов. Там, в горах, среди льда и скал, бушевали ветры, ползли темные тучи, и черта, ниже которой кончается снег, оставалась с предгорий невидимой. У подножия было помягче, хотя тоже не сладко: вечная мерзлота, полугодовая ночь, долгая и холодная зима. И триста километров по хребтам и оврагам до ближайшего селения.
Евгений Сыркин, метеоролог, не унывал. Летом он рыбачил и добывал столько рыбы, сколько хотел. Выслеживал зверя, но не стрелял, а фотографировал. Жизнь текла размеренно и точно. Три раза в день, с интервалом в восемь часов, зимой и летом Евгений обходил свой небольшой участок, снимал показания приборов, потом садился за передатчик и отправлял сведения на центральную станцию. Он прожил на посту уже полтора года. Оставалось еще шесть месяцев. Но Евгений не представлял другого человека в этом домике, где стены были увешаны фотографиями подкарауленных зверей. Домик и вправду был заманчив — дюралюминиевый, с утеплителями из пенопласта и стекловаты, с двойными плексигласовыми стеклами. Состоял он из трех помещений — рабочей комнаты, кухни и тамбура. В комнате находились стеллаж с приборами, стол, распределительный щит и рация, ящик с землей — для огурцов, а в уголке печка. Продукты и инструменты хранились в кухне. В тамбуре разместились аккумуляторы. Из кухни можно было вылезти на крышу через аварийный люк. Несколько окон располагалось прямо в потолочных перекрытиях.
В оборудование поста входил прибор не совсем обычный — радиотелескоп. Кто-то доказал, что в северных широтах небо должно хорошо прослушиваться, и на площадке возле ящика с барометром появилась новенькая блестящая параболлическая антенна. Дополнительные обязанности не очень обременили Евгения Сыркина: требовалось лишь передавать показания самописца. Но зато гордость его возросла многократно. Благодаря радиотелескопу он причислил себя к исследователям космоса…
В умеренных широтах было еще лето, а в краю, где трудился Евгений, наступала уже зима. Незаходящее солнце висело низко над горизонтом и скоро должно было закатиться на полгода.
В этот день, придя с заготовки дров домой, Сыркин поспешил к приборам. Нужно было успеть снять показания к началу радиосеанса. И он успел. Но что-то творилось сегодня в эфире. Женя не выключил приборы радиотелескопа, и лента все ползла да ползла. Зубцы и пики на ней были несколько большей величины, чем обычно. Евгений знал, как выглядят на ленте радиосигналы возмущенного солнца. Он пожалел, что радиотелескоп его не оборудован системой самонаведения — имелась как бы прекрасная возможность не упустить радиолуч.
Без двадцати восемь Евгений проснулся и взглянул на регистратор скорости ветра. Кривая тянулась равномерными ступеньками — это означало, что ветер порывистый. Барометр показывал нормальное давление. Термометр, психрометр, осадкомер — все показания записал в блокнот. Ничего необычного не случилось, только вчерашнее бледное пятно на небе стало ярче и больше. Евгений вернулся домой и отправил сводку новостей. Трудности при передаче усилились, временами его не слышали. Приходилось повторять. Закончив сеанс, он взял лопату и пошел в огород, где посадил весной картошку на горстке привезенной земли, и теперь, дабы посрамить всех скептиков, хотел собрать урожай.
Урожай оказался ничтожно малым. Листья и стебли у картофеля выросли нормальными, а клубни — мелкими. А под иными кустами их не было совсем. Евгений перекопал весь огород, подбирая клубни размером с фасолинку. Но все равно их набралось очень немного.
Зима наступила рано. Солнце светило два, три часа в сутки, не более. Уже можно было измерять уровень снега. Зубцы на ленте радиотелескопа все увеличивались и стали теперь больше тех, которые давали бури на солнце. В эфире стоял беспрерывный треск, и редко что можно было уловить. В метеорологической таблице не было графы для подобных наблюдений. Евгений записывал их отдельно и как-то раз даже ухитрился передать все на станцию.