– Илья!

Иннокентий Кириллович, как всегда, подкрался незаметно. Обратил внимание, наверное, что я не щёлкаю клавишами с устраивающей его частотой, и пришёл проверить, чем я занят. Вздрогнув всем телом от испуга, я инстинктивно сжал пальцы, и кружка, которую я держал в тот момент, вылетела из моей ладони и полетела, описывая красивую траекторию. Наверное, будь я чуть более удачливым, она бы вращалась, и центробежная сила удержала бы кофе внутри. Или произошло бы ещё что-нибудь столь же невероятное, но превращающее досадный инцидент в забавную случайность.

Но я был самим собой, поэтому чашка, сверкнув огромной надписью "жизнь скука" с крохотной первой буквой "к", широким веером исторгла из себя светло-коричневую бурду, раскрашивая голубую рубашку Иннокентия Кирилловича в цвета моего настроения. Огромное пятно начало расползаться по ткани, и я отстранённо заметил, что краска по лицу моего начальника расползается примерно с той же скоростью. Его сально поблёскивающие губы сложились в кружок, диаметр которого увеличивался по мере того, как Иннокентий Кириллович осознавал произошедшее. Мне подумалось, что он до странного похож на утреннего неумёху из кафе. Словно сегодня всем низкорослым толстякам должно не везти с кофе. "Астрологи объявили день бытовых неудач для невысоких полных мужчин с залысинами. Опасность испачкать одежду кофе возросла вдвое."

Всё ещё робко надеясь на чудо, я медленно, словно под водой, отвернулся. Только бы всё это исчезло, когда я повернусь назад.

Всё осталось так, как было. Начальник, покрасневшее лицо, рубашка, пятно.

– Мне к ректору идти через двадцать минут...
– с трудом выдавил из себя Иннокентий Кириллович и, развернувшись, тяжело зашагал к выходу. Наверное, пойдёт в туалет, смывать с себя кофе.

– Простите...
– робко шепнул я ему вслед, но он не среагировал.

Кофейная магия не сработала, а жизнь моя, скорее всего, на ближайший месяц из неудовлетворительной превратится в невыносимую. Тяжело вздохнув, я повернулся к монитору. Лучше доделать работу побыстрее, чтобы успеть до того момента, когда страх перед ректором в душе начальника перебродит и превратится в первобытную ярость, которую может испытывать только слабый к ещё более слабому.

Домой я шёл в растрёпанных чувствах. От ректора Иннокентий Кириллович вернулся всклокоченный и уже совсем другого оттенка красного цвета. Ворвавшись в наш тесный кабинетик с неожиданной для него скоростью, и с силой захлопнув за собой дверь, он незамедлительно вывалил на меня всё нехорошее, чем его успело напотчивать высшее руководство. Я моментально оказался не только негодяем, подлецом и лентяем, что, принципе, было не ново, но и саботажником. С его слов выходило, что я испортил его любимую рубашку специально, чтобы унизить в глазах культурных людей. Глядя на то, как он нервно хватает со стола и тут же отбрасывает от себя какие-то бумаги, я подумал, что мой гипотетический план удался на славу. Нажаловались-таки на нас профессора и доценты, а ректор, распалённый этими жалобами, наверняка прошёлся по внешнему виду Иннокентия Кирилловича.

Наслушавшись о себе всякого, я всю вторую половину дня просидел тихо и старательно работал. Впрочем, я мог этого и не делать: вернувшись с собрания, начальник почти сразу убежал домой, и я остался один. Но, видимо, сказалось чувство вины, которое неизменно возникало во мне после каждой взбучки от руководства.

Радовало только одно: к вечеру потеплело, ветер разогнал облака, и на улице было свежо, но эта свежесть приятно бодрила после тяжёлого дня. Беспокоила только дыра в башмаке, но этот маленький дискомфорт можно было стерпеть, если аккуратно и вовремя обходить лужи, тут и там сверкавшие на солнце. Решив немного отдалить момент возвращения в пустую квартиру, я пошёл прогуляться по парку. Умытая утренним дождём молодая листва беззаботно сверкала, по лавочкам сидели парочки, в основном - наши студенты, а между стоящими тут и там взрослыми, ведущими неторопливые беседы, носились взад и вперёд шумные дети. Поддавшись всеобщему весеннему благолепию, я купил себе мороженое в ближайшей палатке и, с трудом отыскав свободную лавку, уселся, глядя на пруд.

Крики детворы отчего-то пробудили во мне ностальгическую тоску, и я принялся вспоминать своё собственное детство. Должно быть, возраст давал о себе знать, потому что вспомнить ни одной цельной картины у меня не получалось. Так, какие-то размытые образы: усатое лицо и сильные руки отца, мягкие поглаживания по голове и поцелуи, которыми меня щедро награждала мать... Всё это было довольно мило, но как-то обобщённо, словно выписка из какой-то справки. "Мать была доброй и нежной, любила тебя и баловала. Отец относился со строгостью, но в глубине души всё равно очень любил. Лишних денег в семье никогда не водилось, но и бедствовать не приходилось." Примерно в таком ключе. О бабушках, дедушках и всех прочих родственниках я не смог вспомнить вообще ничего.

Я тяжело вздохнул. Подумать только. Мне всего лишь тридцать с небольшим лет - а уже совершенно не могу вспомнить своего детства. Неужели так быстро проходит моя жизнь? Отчего-то стало пронзительно грустно и навалилось чувство полной неправильности происходящего. Чем я вообще занимаюсь? Просиживаю место в заштатном учебном заведении, терплю ежедневные нападки начальства. Я что, именно об это мечтал в детстве?

Я изо всех сил напряг память, пытаясь понять, кем я вообще хотел стать, когда был маленьким. Не вспомнилось ничего конкретного, кроме каких-то бессвязных деталей: шлемы, комбинезоны, раскалённый асфальт под палящим солнцем. Во все стороны степь, насколько хватает взгляда, а в центре всего этого - хищный контур огромной белой стеллы... Наверное, я мечтал стать космонавтом. Мог ли я в детстве видеть по телевизору запуск какой-нибудь ракеты? Мог, конечно. Выходит, запали образы в душу. А в какой момент всё пошло наперекосяк?

Я наклонился вперёд, уперев локти в колени. У меня возникло чувство того, что я вот-вот вспомню что-то очень важное, что объяснит мне все неудачи моей жизни. Что-то такое, что придаст всему миру вокруг меня некую упорядоченность, разложит всё по полочкам и поможет осознать, наконец, по какой причине я...

Внезапный детский крик прервал мои размышления. Чувство того, что я стою на пороге какого-то важного открытия, улетучилось. Я снова стал жалким бесперспективным клерком, работающим на дурацкой работе и неспособным поставить на место зарвавшегося сатрапа-начальника. Словом, я вновь стал самим собой. Горизонты, которые начали было открываться передо мной, снова схлопнулись.