В первый день, когда Санса только приехала на море, она обратила на эту привычку внимание и спросила у Джоффа, чем это вызвано. «Пытается скрыть шрамы от ожогов — чересчур страшные, чтобы их демонстрировать. Девки на концертах делают под себя, когда видят его лицо. Так забавно на них смотреть, что я специально прошу его убрать волосья. Немного веселья никому никогда не вредило… Надо попросить его показать и тебе свою рожу. Посмотрим, какие у тебя нервишки». Случай, впрочем, представился сам собой: как-то ветер откинул сальные пряди телохранителя, и Санса обмерла от увиденного. Почти половина лица справа практически отсутствовала: ни бровей, ни ресниц, ни даже волос на верхней части головы не было. Жуткое лицо, словно разделенное пополам, напомнило Сансе о манекене, демонстрирующем структуру мускулов, что она рисовала на уроке анатомии в художественной студии. И среди всего этого красного ужаса неправильно сросшихся тканей горели невыносимой, какой-то волчьей злобой серые глубоко посаженные глаза. Впредь Санса благоразумно отводила взгляд, — вроде как ради приличия, но, по большей части, от страха и омерзения, смешанного с жалостью. Что-то подсказывало ей, что ее взгляд отражает чувства, а уж жалости-то этот сумрачный, пугающий человек не потерпит.

Телохранитель носил звучное имя Сандор, но Джоффри за глаза, а иной раз и в лицо называл его именем еще более звучным: «мой цепной Пес». Однажды во время вечернего конвоирования Санса осмелилась раскрыть рот и спросить, как он относится к подобному прозвищу. Телохранитель ответствовал на диво спокойно, что лучше собаки, чем люди, что нет ничего на свете гаже и подлей людей. Посему кличка Пес для него ничуть не оскорбительна.

Вдруг он остановился. «Смотри сюда, цыплёнок. Ты думаешь, это собаки сделали? — и он откинул волосы от лица. — Люди. Такое только от людей и получишь. Что, красиво? Не опускай глазки долу, смотри, на что способны люди…» И Санса смотрела. Открыв рот, чувствуя, как по спине струйкой течет холодный пот, кляня себя за дурость и болтливость. «Лишь бы пронесло».

И такого человека тетка наняла охранять звездного мальчика Джоффа? Да от него самого надо охраняться.

На следующий день Санса попыталась промямлить свои измышления Джоффри и отказаться от вечернего провожания. Брат заржал и сообщил матери, что Пес напугал Сансу. Тетка снисходительно пояснила Сансе, что злость такого человека, взятая под контроль деньгами, способна удержать других, ему подобных, от покушений на Джоффа. «Пойми, дорогая, что зависть и злость кругом безграничны. Кто-то должен оберегать нас. А этот человек свое дело знает…» — улыбнулась тетка.

Джоффри как-то по пьяни, когда матери не было дома (уехала с визитом к местному «бонзе», прихватив с собой и Пса), сообщил с гаденьким блеском в глазах: «Да она его еще и не только так использует». Санса внутренне содрогнулась, поняв намек, но углубляться в тему не стала. С одной стороны, было нехорошо о таком говорить, а с другой — не хотелось доставлять удовольствие Джоффри и выдавать свои чувства, показывая, что она ему поверила. Санса стала внимательнее вести свои наблюдения и делала соответствующие выводы, увы, отчасти подтверждающие намек Джоффа. Тетка ее ровно и свысока общалась с любой прислугой, будь то шофер, гувернантка или телохранитель, но в ее указаниях Псу порой скользило что-то совершенно инородное. Использовать, но по-другому.

Вблизи этого семейства начинали приоткрываться премерзкие тайны, про которые знать-то не надо, взгляды, которые хочется «развидеть», речи, которые хочется забыть. Упорядоченный, внешне благополучный мир состоятельного семейства в приближении оказался странной буффонадой, разыгрывающейся на фоне стильных декораций. И Сансе не было тут места, и не было ни сил, ни желания это место себе завоевывать.

Поехать на такого рода каникулы была, конечно, идея тетки Серсеи и дяди Роберта, а мать робко предложила это Сансе. Санса, для порядка с денек поразмыслив, решила, что матери нужен отдых. В душе обе они понимали, что мать так и не оправилась после внезапной смерти отца, которая произошла около года назад, когда он уехал в столицу по делам. Все проблемы, что мать взвалила на себя после этого, вся работа, которую она выискивала, что дома, что вне дома, были нужны не только для того, чтобы удержать на плаву обширный семейный бюджет, но и служили матери нишей, в которую та могла спрятаться от жестокой правды. Внешне спокойная, сосредоточенная на своем внутреннем мирке Санса в свои пятнадцать не способна была правильно поддержать мать и попросту боялась, что если они вдвоем начнут говорить об этом, то утонут в слезах или умрут от обезвоживания, не в силах остановиться.

Поездка на море на встречу с теткой и ее семейством стала и для Сансы своеобразным побегом — от молчания, висящего как топор в комнатах, где прежде они счастливо обитали всемером, а теперь остались вдвоем. Старший брат был в университете на другом конце света и жил своей жизнью. Трех младших детей забрала на время семья другой тетки — сестры отца. А с матерью осталась Санса под предлогом желания закончить школу, в душе боясь, что мать может не выдержать одиночества. Позднее Санса начала понимать, что, возможно, ее нежелание покидать мать было ошибкой. Мать продолжала цепляться за обломки семьи, по сути уже переставшей существовать. Этот факт нужно было принять, пропустить через себя и жить дальше, как матери, так и самой Сансе.

И вот, в неосознанном желании сбежать от всего этого немыслимого клубка переживаний и недоговорённостей Санса собрала рюкзак (мать поджала губы, увидев это) и старый отцовский Samsonite, который он брал в дальние поездки, и уехала. Улетела на море, чтобы встретиться с незнакомой прежде теткой и неведомыми братьями и сестрой. В конце концов ей, наверное, тоже нужен был отдых.

Брат, эстрадный певчик, в свои семнадцать за недолгий срок своей звездной карьеры успел влюбить в себя половину страны и теперь купался в лучах славы на берегу моря в курортном городке, что его мать выбрала базой для его «приморских гастролей». Пару раз в неделю он на лимузине (вызывающем у Сансы странное чувство неадекватности пространства) ездил на разные курортные базы и давал запланированные концерты. Временами это были выступления в узком элитарном кругу, вроде частных клубов, и пару раз в местных залах или общественных центрах. Влюбленные девочки находились всегда и во всех кругах, — от низов до верхов залы были переполнены: все же какая-никакая, а столичная знаменитость посетила, такое тут случалось не каждый день. Так что суммы, на которые рассчитывала тетя (Санса краем уха слышала ее «деловые» разговоры с организаторами), были собраны и даже с лихвой.

Не занятое работой время Джоффри проводил с семьей или с разными приятелями из местной элиты. Эти набегали как тараканы, отчасти, чтобы погреться в лучах чужой славы, отчасти — себя показать, и, к слову, некоторые из местных были куда менее испорчены, чем Джоффри. С кем-то из них Санса порой разговаривала, за другими наблюдала и пришла к выводу, что хуже Джоффри трудно было себе кого-то представить.

Отец семейства остался в столице: дела не давали ему возможности отлучиться и отдохнуть с семьей. Так, по крайней мере, сказала тетка. Джоффри пренебрежительно фыркнул на вопрос Сансы о том, неужели и вправду дела так неотложны, что отец не может вырваться к семье хотя бы на несколько дней. «Ага, занят он, ну да. Кабаки и бабы. Бабы и кабаки. Так, по-хорошему, мы от него отдыхаем». Санса благоразумно промолчала в ответ: за любые намеки на критику в адрес своего семейства Джофф мог и взвиться, несмотря на то, что сам допускал крайне непочтительные замечания, и с большим удовольствием. Но что позволено Юпитеру, не позволено быку. В своих собственных глазах Джоффри, бесспорно, видел себя Юпитером, а уж какое место в иерархии отводилось Сансе, было страшно себе представить.