Обвинили также, что я развел частную собственность. То есть с моей подачи рабочие завели себе личные инструменты с клеймом. Я объяснил, зачем это, что это не личные инструменты, а общие под личной ответственностью, разные вещи. И что это одобрено на всех инстанциях. Они сказали, что инстанции сверху не всегда видят то, что творится на местах.

Но самое обидное, что обвинили в присвоении идей и рационализаторских предложений из книги Журавлева. Но я никогда не скрывал, что пользовался этой книгой, а также статьями и книгами Гастева и многих других, по моей просьбе их выписывали в библиотеку. Мне возразили, что я прикрылся этими книгами, чтобы иметь аргументы на случай провала. Которыми сейчас и воспользовался. Я был настолько в сумятице души, что даже не сумел провести с ними полемику. Меня как ударило током. Все гудело в голове.

Добило то, что мне даже поставили в вину поездку в Германию.

Я сказал: «Вы же сами одобрили и послали, чтобы перенять опыт».

Они сказали: «Ты должен был передавать наш опыт и наш образ жизни, а фашистский опыт нам не нужен! Если ты так понял задачу, значит ты ее сознательно извратил, и надо еще рассмотреть, с какой целью!»

Я не знаю, как быть.

13.01.37, второй день шестидневки, пятница

В конце года не подвел итог, не было сил и желания.

Да и сейчас не хочу. И не до этого.

Но все же напишу.

Я теперь понял, к чему было все это – исключение из партии, обвинения в разных вещах. Оказывается, у нас нашли группу вредителей, а меня считают чуть не главным. И будто бы мы виноваты во взрыве М160. Сегодня утром вызывали и говорили про это. Я разнервничался и сказал, что это поклеп, что надо привлечь к ответу тех, кто клевещет на лучших специалистов, потому что они и есть настоящие вредители. Но мне дали посмотреть показания Бунчука и Степаниды. И других. Я не хочу перечислять, что они там написали, мне противно и стыдно за них. Я опять разнервничался, все отрицал. Сказал, что готов сесть в тюрьму и ответить, если докажут, что я виноват. Мне сказали, что сесть я всегда успею, а пока должен составить список, с кем я осуществлял свои планы. И отпустили. Сырцов сказал мне в спину в ответ на чьи-то возражения: «Он никуда не денется от двух детей. А дома ему лучше будет видно, что он может потерять».

И я здесь, в этой тетради, где я никогда не вру, заявляю, что все эти годы честно трудился на благо народа, Советской Власти и Партии. Я ничем не мешал великой цели нашей любимой страны, наоборот, делал все, чтобы облегчить путь к этой цели под руководством товарища Сталина. Я готов обратиться лично к нему и доказать свою невиновность. Отбросив эмоции, скажу, что будет нерационально посадить в тюрьму квалифицированного специалиста. Если он вредит, то да, но в чем мое вредительство, если я с помощью товарищей увеличил за два года производительность на 230%, что официально зафиксировано во всех отчетах.

20.01.37

Прошла неделя, я сижу дома. Отстранен от работы и от всего. Вчера ночью заходил Берндт Адамович. Сказал, что его вызывали и спрашивали, с какой целью он собирался расширять цеха? Не для того ли, чтобы поместить больше паровозов, чтобы разом их уничтожить и нанести непоправимый урон подвижному составу?

Он очень волновался и повторял: “Diese Idioten haben sich selbst eine Grube gegraben!” [25] .

И ушел, а я вслед за ним повторял: грубе геграбен, грубе геграбен.

Звучит, как гроб.

Кто знает, может, в русском и немецком языках это слова одного корня?

Грубе геграбен…

Еще слово грубый оттуда же.

И грабить. Грабли.

Много интересных слов, много интересного на свете, чего я еще не знаю. Успею ли узнать, дадут ли?

Надо рассказать обо всем Володе. Может, показать тетрадь. Не давать читать пока, но показать, где она будет. И сказать устно, что первые будут последними. И наоборот. В том смысле, что ложь часто выигрывает бой, но проигрывает войну.

Ему всего 15, но он поймет. Очень сообразительный. Умней меня намного, как и должно быть для развития поколений.

Нет, не буду говорить Володе про тетрадь. Это может сыграть для него плохую службу.

Он и без этого все поймет, я верю.

Он сам что-то пишет, я ему в прошлом году подарил тетрадь, которую купил для продолжения, потому что эта кончается. Хотя большая, как амбарная книга, надолго хватило, но всему приходит конец. Пока еще есть немного место, пишу здесь. А ему сказал, чтобы он записывал события, это помогает понять свое место в окружающей действительности. И он что-то начал, мне интересно, но не спрашиваю, не смущаю.

Мой Володенька, моя Катенька. Моя погибшая Валечка.

Да и Ксению с Екатериной жалко, жили бы да жили. И наши дети. И отец с мамой. Нет, никого нет.

Грубе геграбен, грубе геграбен, грубе геграбен.

Сижу и пишу эти слова как заколдованный.

Что со мной будет, неизвестно.