Соня закрыла глаза. Ей было страшно. Скорей уже пришел бы этот Бог по имени Виктор Евгеньевич, кстати, полный тезка Виконта. Она в Бога не верит, но сейчас готова поверить — ей нужен Спаситель, она хочет жить.

И Шура тоже хочет жить. И исповедаться хочет, очистить душу.

— Грехи давят, Сонечка. Даже к батюшке не пошла, испугалась. Я бы такое не простила, вдруг и Он не простит.

— Шурочка, да ты святая. Тебя все Ангелом называют. Даже Миряка, даже Михаил Ионович, а он главврач, ему не положено.

Соня устала, ей не вытянуть себя и Шуру с Максом. Груз непомерный. Ей тоже нужно облегчить душу, выговориться, вывернуться наизнанку и из всех темных закоулков повытряхивать все, что скопилось за жизнь…

«Помоги, батюшка, страшно помирать, грешна, батюшка, помоги…» Дедушка-отец Виктор, высокий, красивый, в цивильной одежде идет по паперти легко. По сторонам не смотрит, а пьянчужка-нищенка руки в мольбе тянет. Такое воспоминание ничем не вытравить. У него рубашка оранжевая, как яичный желток, из которого мама гоголь-моголь делала, чтобы простуду вылечить, а у нищенки глаза блекло-серые, и ресниц совсем нет, и лицо цвета грязного истоптанного асфальта, и морщины как пыльные трещины, линялый синий платочек в горошек сполз на одно ухо, и волос на голове нет, пушок вьется, как у новорожденного.

Страшное видение запечатлелось навсегда и какой-то сакральный смысл донесло до сегодняшнего дня. Соня хотела догнать дедушку-отца Виктора, но он шел очень быстро, она отстала, присела на парапет, окружающий церковь. Старушка пристроилась рядом, повздыхала, повсхлипывала, поправила сползший платочек и все время подозрительно и умоляюще одновременно посматривала на Соню.

— Помоги, Христа ради, доченька.

Соня, не глядя, вытащила из кошелька несколько бумажек и сунула в костлявую руку, пальцы цепко сжались и куда-то в складки одежды быстро спрятали нерядовую подачку.

— Добрая ты, хочешь, погадаю по руке. Боишься? А я и так все вижу.

Соня отодвинулась, чувствуя, как нарастает пульсирующая боль в левом виске.

Надо уходить, но она совсем обессилела.

— Слева болит? — сочувственно прошептала нищенка. — И у меня слева. Мочи нет терпеть, вот и пью почем зря, врачиха говорит — погубишь себя. А пить не стану — выживу, спрашиваю. Нет, говорит, вряд ли.

Она зашамкала беззубым ртом, будто жевала что-то, замолчала, и Соня прикрыла глаза, чтобы не дожидаться густой пелены, наползающей со всех сторон.

— Ага, с закрытыми глазами не так страшно, я тоже так прячусь, как в детстве в прятки.

Смех был неожиданно молодой и звонкий. Сколько ей лет, интересно, подумала Соня.

— Пятьдесят два стукнуло позавчера, а ты подумала, небось древняя старушенция. Теперь все так думают. А еще недавно за Любкиной юбкой все хахали увивались, не отбиться было. Я и не отбивалась, любовь дело хорошее, божеское, как ни крути, от нее дети родятся.

Посмотрела искоса на Соню, вздохнула протяжно, как всхлипнула:

— И у меня нет. Извела всех. Негде было мне их держать.

И я извела, ужаснулась Соня, а у меня и квартира есть, и бабушкин райский сад. Снова холодок ужаса от пяток медленно пополз вверх, и левый висок отяжелел от невыносимой боли.

— Глотни чуть-чуть, помогает поначалу, потом уже нет — хоть залейся. Глотни.

Она протягивала замызганную пластиковую бутылку с мутной жидкостью.

Как Нинель, подумала Соня, — адский коктейль.

— Ага, сливаю из всякой тары, что где осталось, такая бурда, но пробирает, вишь, наклюкалась с утра.

Соня поднялась и, пошатываясь, будто тоже наклюкалась, побрела прочь.

— А батюшка твой долго не проживет. Бог милостив, я все Ему сама расскажу без утайки, простит меня, потому что поймет. А не простит — поделом, значит. А батюшку твоего накажет, к себе призовет и накажет, объяснит, что человеком брезговать нельзя, всяк — тварь живая, божия.

Соня прибавила шаг — прочь, прочь от шамкающего рта и предсмертного пророчества.

Но почему она сказала «твой батюшка» — остановилась как вскопанная.

Чушь, чушь, чушь! Соня снова нырнула под одеяло, чтобы в темноте и тишине успокоиться, главное, чтобы никто не трогал ее, она хочет остаться сама с собою. И избавиться от этих ложных воспоминаний, так похожих на явь.

Прочитала же вчера в словаре: парамнезия — различные нарушения памяти, не амнезия, не потеря памяти, а гораздо интереснее, разнообразнее. Например, нарушение памяти, при котором ее пробелы заполняются фантастическими выдумками. Или: криптомнезия, когда исчезает различие между действительно происходящими событиями или событиями, увиденными во сне. И то и другое очень интересно. Скорей бы уже пришел этот бог по имени Виктор Евгеньевич, Соня мечтает задать ему вопрос: что у нее — конфабуляция или криптомнезия. Он будет сражен наповал.