– Я счастлив, patron.

Они посмотрели друг на друга. Разглядеть былые раны могли лишь они сами. Так же как и увидеть признаки подлинного исцеления.

– А вы, сэр? Вы счастливы?

– Да.

Бовуару не требовалось задавать дополнительные вопросы. Всю свою профессиональную жизнь он выслушивал ложь и мог отличить ее от правды.

– А как дела у Изабель? – спросил Гамаш.

– У исполняющей обязанности старшего инспектора Лакост? – улыбнулся Бовуар.

Его протеже назначили главой отдела по расследованию убийств, хотя все считали, что после ухода шефа в отставку его место займет Бовуар. Впрочем, Жан Ги знал: причины, по которым инспектор оставил работу, сложнее, чем могло бы показаться со стороны. Отставка – нечто предсказуемое. Никто не мог предугадать событий, которые заставили Гамаша уйти из полиции и купить дом в деревне, такой маленькой и незаметной, что ее даже на географических картах не было.

– У Изабель дела идут отлично.

– Отлично в том смысле, в каком это слово использует Рут Зардо? – поинтересовался Гамаш.

– Именно. Работы-то у нее всего ничего. Она взяла вас за образец для подражания, сэр.

Рут назвала свой последний тоненький поэтический сборник «У меня все ОТЛИЧНО». И только те, кто давал себе труд прочитать книгу, понимали, что слово ОТЛИЧНО представляет собой аббревиатуру, которая расшифровывается как «Отвратительно. Тошнотворно. Лейкозно. Истерично. Чахоточно. Нудно. Омерзительно».

Изабель Лакост как минимум раз в неделю звонила Гамашу, а дважды в месяц они встречались за ланчем в Монреале. Неизменно вдали от управления Квебекской полиции. Гамаш настаивал на этом, чтобы не подрывать авторитета нового старшего инспектора.

У Лакост возникали вопросы, ответы на которые знал только ее бывший босс. Иногда они были чисто процедурного свойства, но чаще – более сложные, связанные с человеческой природой. Вопросы, придиктованные сомнениями, неуверенностью. И страхом.

Гамаш выслушивал ее и иногда делился собственным опытом. Заверял Изабель в том, что ее чувства вполне естественные, нормальные и здоровые. Он сам испытывал все это чуть ли не каждый рабочий день. Не потому, что был не на своем месте, а потому, что боялся. Когда звонил телефон или раздавался стук в дверь, он волновался, что новое дело о жизни и смерти окажется ему не по зубам.

«У меня новый стажер, patron», – сказала ему Изабель за ланчем в «Ла Пари» на прошлой неделе.

«Ah, oui?»

«Молодой агент, только что выпустился из академии. Адам Коэн. Кажется, вы его знаете».

Гамаш улыбнулся: «Merci, Изабель».

Юного месье Коэна исключили из полицейской академии за неуспеваемость, и он устроился надзирателем в тюрьму. Гамаш познакомился с ним несколько месяцев назад, когда почти все ополчились против него. Профессионально. Лично. И в конечном счете физически. Но Адам Коэн встал рядом с ним. Не убежал, хотя имел для этого все основания, включая и спасение собственной шкуры.

Старший инспектор не забыл о нем. Когда кризис миновал, Гамаш обратился к директору академии и попросил его предоставить Коэну второй шанс, что делалось лишь в исключительных случаях. А потом Гамаш опекал молодого человека, руководил им. Подбадривал его. А на выпускной церемонии стоял в конце зала и аплодировал ему.

Гамаш попросил Изабель принять Коэна. По существу, взять его под свое крыло. Лучшего наставника для молодого человека он и представить не мог.

«Сегодня утром агент Коэн приступил к исполнению обязанностей, – сообщила Лакост, подцепив вилкой салат из киноа, сыра фета и гранатовых зерен. – Я вызвала его в кабинет и сказала, что есть четыре фразы, которые ведут к мудрости. Предупредила, что озвучу их только раз, а уж он может поступать так, как решит сам».

Арман Гамаш, слушая, положил вилку на тарелку.

«Я не знаю. Я ошибался. Я прошу прощения», – медленно говорила Лакост, разгибая пальцы, чтобы не сбиться со счета.

«Мне нужна помощь», – завершил Гамаш. Именно такой урок много лет назад он преподал молодому агенту Лакост. Как и другим своим молодым агентам.

И теперь, сидя в своем доме в Трех Соснах, он сказал:

– Мне нужна твоя помощь, Жан Ги.

Бовуар замер, сосредоточился и коротко кивнул.

– Сегодня утром ко мне пришла Клара. У нее… – Гамаш замешкался, подыскивая слово. – Затруднение.

Бовуар подался вперед.

Клара и Мирна сидели бок о бок на больших деревянных садовых креслах в саду за домом Клары. Квакали лягушки, стрекотали кузнечики, а время от времени из темного леса доносились какие-то шорохи.

Фоном всем этим звукам было журчание речушки Белла-Белла, несущей свои воды с гор мимо деревни и дальше. Речушка текла домой, но не очень спешила.

– Я была терпелива, – заговорила Мирна. – Но теперь ты должна мне сказать, что происходит.

Даже в темноте Мирна угадала выражение лица подруги, когда та повернулась к ней.