– Кем же я должен теперь стать, чтобы стать тем, кем должен?

– Теперь тебе должно, пройдя по своему следу, стать своим последным описателем, освободив из плена своих и многих чужих узников.

– Из плена чего?

– Одних – из плена спекулятивного ума. Других – от сутолоки мира, сотканного толпою… Третьих – от беды сверхбезбедности, или свалки взаимоистребляющих смыслов…

– Но я думаю, что…

– Ты давно знаешь, что прибежище домысла, – ненадёжное и опасное убежище. Это место неизбежного боя, поле необратимых бед, размноженье хищной пустоты…

– Но что или кто может разорвать могущественный плен этой ослепляющей темницы и освободиться от произвола ума, не став при этом безумным?

– Все те, кто живут в тебе твоей нынешней жизнью.

– И как же осуществить это?

– Так, как это происходит теперь. Дай им возможность высказаться и запиши ваши беседы, доверив это бумаге последний раз впервые.

Ты уже знаешь, что быть первым в себе, – делая что-либо впервые, легко и радостно. Так же легко и радостно (вопреки распространённому мнению) быть в чём-то первым среди всех. Труднее всего – всё последнее. Так вот, – я предлагаю тебе стать первым последним писателем.

– Почему последним?

– Все пишущие, пока они писали, были последними.

– А кто же тогда были первыми писателями? Может сказочники?

– Нет. Сказки жили не на бумаге, они передавались изустно. На то они и сказки что их не читать, а сказывать да казать (показывать) потребно.

– Значит, писателями становились люди, слушавшие сказочников?

– Нет, – слушавшие сказочников, становятся поэтами. Писателями, скорее, становились путешественники, ибо не все преодоления вмещала память, и приходилось брать перо, чтобы писать… про войну.

– Почему про войну?

– Потому что первыми путешественниками были воины.

– ?!

– Я сказал воины, а не солдаты!

– Не спорь, всякий путешественник, по возвращению из путешествия, становится сказочником, а всякий писатель, взявшись за перо, становится путешественником по человеческим судьбам.

– Может быть путешествие, как и писательство – это лишь способ прожить несколько жизней? Или стремление изведать новые законы. А может, неуёмная власть горизонта, – это болезнь? Или свойственное всем желание заглянуть за грань?

– И встретиться со своим будущим?

– А ты уверен, что будущее вообще существует?

– Конечно. Иначе, зачем всё?

– Откуда такая уверенность? Ещё никому не удалось хоть на мгновение оказаться в будущем.

– А в своём прошлом?

– Прошлое – это дом нашей памяти. Чтобы войти в его комнаты и чуланы, нужно лишь слой за слоем бережно снимать с души помутневший лак чувственных воспоминаний.

– А будущее?

– Будущее – это дворец, в котором наши мечты вынуждены прислуживать нашим желаниям.

– Где же тогда живут ответы на сегодняшние вопросы, – в прошлом или в будущем?

– Для этого нужно разглядеть свои вопросы. Например, эти:

– Ты хотел бы жить среди людей, таких же, как ты?

– Что ты выбрал, – свободное рабство или рабскую свободу?

– Рассуждая о Боге, ты уже рассудил себя?

– Кто по настоящему богат, – имеющий или не нуждающийся?

– Кого ты назовёшь сильным, – того, у кого много помощников, или того, кто в них вовсе не нуждается?

– Есть ли у кого-то из твоих друзей хоть один настоящий друг?

– Что, по-твоему, ближе к вечности, – детство или старость? Уже или ещё?

– Что сильнее, – слово или дело?

– Что ты можешь отдать, не имея?

– Что лучше, – знать, что ничего не знаешь или не подозревать, что знаешь всё…?

– С чего же мне начать?

– Ты уже начал. А значит самое лёгкое позади.

– Следовательно, сложным будет всё дальнейшее изложение?

– Вовсе нет. Нет ничего легче, чем писать под собственную диктовку.

– Что же тогда будет трудным?

– Трудно будет тем, кто попытается читать это как повествование.

– Я что, это пишу не для себя?

– Неужели ты думаешь, что мы хоть что-то делаем исключительно для себя? Тогда, как и зачем об этом узнают другие?

– Ну, хорошо. Тогда, что же должно стать окончанием этого делания?

– А вот это и есть самая что ни на есть тайна. И это, кстати, уже начало невыдуманной сказки, которую ты назвал «Бумажный посох».