Накануне Дня всех влюбленных Андрей стащил на кухне сырое куриное сердечко, засунул кровавый ошметок в целлофановый пакетик и собрался подарить это дело Язве вместо валентинки.

– Надеюсь, ты ничего не собираешься мне дарить на этот ужасный праздник? – спросила Язва, когда на большой перемене в столовой они стояли в очереди за сосисками.

– Какой еще праздник?

– День всех безнадежно, страстно и уныло влюбленных.

– А при чем здесь мы? – удивился Андрей.

Сердечко все же успело перепачкать ему сумку. «Ну и целлофан стали делать», – подумал Андрей, перед тем как его выкинуть. На День Советской армии он был назван «защитничком» и потрепан по щеке. На Восьмое марта он спросил Язву, не хотелось ли ей когда-нибудь стать женщиной.

Ему нравились и другие девушки. На институтской дискотеке Андрей танцевал с Перепелкиной и прихватывал ее за упругие бока. Громыхал новый хит «Персональный Иисус» группы «Депеш Мод», Язва выныривала из толпы, изображала, как он не может обхватить Перепелкину, он строил ей рожи.

– Странные у вас отношения! – кричал Рыбин на ухо Андрею. – Вы как бы пара или нет, не пойму.

– Как бы нет! – радостно отвечал Андрей, не переставая приплясывать. – Так, тусуемся иногда.

– Что? – кричал Рыбин и наступал Андрею на ногу.

Они могли не видеться неделю, потом проводили выходные у друзей, если была свободная квартира. Взрослая жизнь, она такая. Весной жажда знаний оказалась совсем утолена, занятия стали только поводом для встреч с друзьями. Андрей приезжал ко второй паре, вылезал сонный из трамвая только затем, чтобы встретить Язву, решившую, что одной пары для нее сегодня достаточно.

– Мне надо, – вяло сопротивлялся Андрей, – у нас семинар по матану.

– Матан-ботан, – возражала Язва, и они проводили день, гуляя по набережной Яузы, полной апрельских вод, распивая ледяное шампанское из горлышка. Андрей забрасывал пустую бутылку в речку и думал: «Вот полетело полстипендии. Ну и плевать!»

Относительно успешная, на тройки сданная первая сессия вселяла в первокурсников уверенность, что и вторая пройдет так же. Однако настал июнь, Андрей завалил экзамен по матану, завалил и пересдачу. Третья попытка – последняя. Третья двойка – отчисление. Отчисление – армия. Студентов в армию не брали, зато бывших студентов брали охотно.

В ночь перед последней попыткой взять штурмом матанализ Андрей с тоской вглядывался в собственные шпаргалки, испещренные формулами, пределами, интегралами и дифференциалами. Он с трудом понимал из них половину. Вторая половина выглядела не более осмысленной, чем китайская газета «Жэньминь жибао». Главным его достижением в матане была сама шпаргалка, инженерное чудо, рулончик, помещавшийся в кулак, который можно было мотать, не глядя. Можно даже было списать с него формулы, но объяснить их рулончик не помогал.

Зазвонил телефон, в три часа ночи это могла быть только она. За окном еще надрывались соловьи и уже светало. Андрей решил изобразить раздражение.

– Ну, чего тебе?

– Как подготовка?

– Великолепно! Еще лучше, чем в прошлый раз! Могу объяснить пять билетов из тридцати. А у тебя?

Язва тоже успела дважды завалить линейку – линейную алгебру. Ее последняя пересдача была послезавтра.

– Завтра начну готовиться. Блин, кто придумал делать сессию в июне! Это просто садизм! На улице, сука, благодать… Я голову не мыла уже три дня. Главное, не мыть до экзамена. Ты мыл голову?

– Нет, – мрачно ответил Андрей. – Но такое чувство, что кто-то помыл мне ее изнутри. Так пусто и чисто…

– Что-то ты не весел. Расхотел идти в армию?

– Прикинь.

– Понимаю… У меня тоже, знаешь, перспектива невеселая. Если отчислят, то привет Москве. Мне в Москве нужно остаться, понимаешь?

– Москва не резиновая, – пошутил Андрей.

– А армия сделает из тебя мужчину.

– Ты будешь меня ждать?

– Конечно! В Витебской области, в городе Крупенино. Там у нас даже вокзал есть. На нем и буду ждать… Ладно, не отвлекайся. Ни пуха завтра.

– Что-то не помогают твои «нипухи»… К черту.

На этой пересдаче он был один из всей группы, наедине с преподом, Николаем Александровичем по кличке Никсон. Никсон усадил Андрея на первую парту и не сводил с него глаз все двадцать минут, отведенные на подготовку. Волшебную шпору даже не удалось достать из кармана.

– Все, – твердо сказал Никсон, – вы не знаете предмета. Неуд.

– Но, Николай Александрович! Я учил!

– Тем более, товарищ Ковалев, тем более. – Никсон сложил бумаги в портфель и направился к дверям. – Возможно, вам стоило иногда заглядывать на лекции.