Выдумана она или нет, но эта блестящая экспедиция закончилась катастрофой, подлинность которой неоспорима. Кусайле удалось бежать. С помощью византийцев, которые более не располагали достаточными силами, но продолжали играть политическую роль в стране, он собрал значительную коалицию берберских племен и, возглавив их, следил за отступлением Окбы. Тот проявил неблагоразумие, расчленив свою армию, если только она не распалась сама в результате споров по поводу раздела добычи. Ее распад произошел в Тобне. Арабский военачальник сохранил под своим командованием лишь небольшой эскадрон, с которым двигался по маршруту, проходившему к югу от Авреса. Он был окружен на границе пустыни у современной Тахудхи и уничтожен вместе со своими тремя сотнями всадников. Его тело покоится в мечети оазиса, носящего его имя, в пяти километрах к югу от места его убийства. Арабам пришлось отказаться от всех своих завоеваний дальше Барки. Кусайла вошел в Кайруван как победитель и, таким образом, утвердился в качестве непререкаемого вождя берберов, которые, уже обратившись, стремились отказаться от ислама (в одном известном тексте Ибн Хальдун отмечает, что за шестьдесят два года они отрекались от него до двенадцати раз). Вероломная Ифрикия, похоже, оправдала недоверие Омара в свой адрес, и ей предстояло еще долгое время сохранять независимость, так как ислам по-прежнему раздирали гражданские войны. По кровавой традиции, халиф Йазид был убит, его сын Муавия II умер от чумы. У него не осталось брата, которому бы позволял править его возраст, и выбор с трудом остановили на имени одного из его дядьев, Мерване, который после года благоразумного правления передал своему сыну немного более устойчивую власть. Этот последний Абд-аль-Малик в течение двадцати лет осуществлял результативное управление, за время которого восстановил могущество ислама. Однако другой халиф, его соперник Абдаллах ибн аз-Зубайр крепко удерживал Хиджаз и Мекку, в то время как его брат Мусаб представлял его в Басре и правил Ираком от его лица. Сначала Абд-аль-Малик воспользовался периодом передышки, чтобы поручить Зубайру ибн Кайсу мощную армию, призванную отомстить за гибель Окбы. Кусайла, предупрежденный о его приближении, покинул Кайруван, и столкновение произошло в Мемсе. Оно было ужасным, и обе стороны понесли огромные потери; однако день закончился гибелью Кусайлы и большого числа его сторонников. Однако обстоятельства, о которых Ан-Нувайри рассказывает, что они странным образом напоминают историю Окбы, [132] сделали этот успех ненадежным. Вместо того чтобы прочно закрепиться в Кайруване, Зубайр оставил там, как и в Барке, лишь небольшой гарнизон и отправился в Ифрикию. В его отсутствие и благодаря своему флоту на Сицилии византийцы вернули себе Барку. Зубайр был убит вместе со всеми своими сподвижниками, когда в 686 г. попытался отвоевать этот город. В 687 г., после отправки туда небольшой армии, которая была разбита, Абд-аль-Малик бросил все свои силы на Ирак. В 691 г. он встретился с Мусабом в Маскине, убил его и вернул себе эту провинцию. В 692 г. он справился и с Ибн аз-Зубайром, получив отныне возможность для энергичных действий в Ифрикии, где в 695 г. Хасан взял приступом Карфаген, вызвав бурю эмоций в Константинополе, а император Леонтий снарядил флот, которому удалось вернуть город. В этот момент на сцене появляется необычайный персонаж периода берберского владычества, Кахина, то есть пророчица, собственное имя которой неизвестно (Дамйя, Дихйя?). Ибн Хальдун утверждает, что она следовала иудаизму, как и члены ее племени. Э.-Ф. Готье полагает, что она прибрела свое влияние после смерти Кусайлы. Византийцы, которые до сих пор играли лишь роль союзников берберов в их обороне, воспользовались уходом арабов и соперничеством между берберскими племенами, чтобы попытаться восстановить свое владычество в Бизацене. С падением Кусайлы его племя, аураба, которое было оседлым, с цивилизацией и религией, сближавшей его с греками, утратило свое влияние, и его место заняли джерауа, преобладавшие в восточном Авресе. Теперь мы имеем дело не с беране, а с ботрами, зенатами. Это уже не христиане или люди, близкие к христианству, а евреи, кочевники верхом на верблюдах, вторгшиеся в Магриб, ничто, ни интересы, ни идеи, не связывало их с древними традициями, выразителем которых была Византия. Они были глубоко чужды древней Африке и по своей истории, и по образу жизни. [133] Во главе с Кахиной они грозили неизбежной войной, не стесняясь прибегать к практике выжженной земли. В результате они восстановили против себя горожан и земледельцев, как греков, так и местных жителей; при этом иногда происходили настоящие перевороты в союзнических отношениях, и византийцы начинали желать арабам победы в борьбе с ними. Без сомнения, это объяснение, предложенное Готье, носит слишком систематический характер, что вызывает критику со стороны Марсэ. [134] Тем не менее в своих основных чертах оно остается правдоподобным и замечательным образом учитывает приливы и отливы арабской экспансии, в соответствии с которыми над берберами доминировали оседлые племена или кочевники. И в этом случае арабским историкам необходимо следовать с осторожностью. Тем не менее не вызывает сомнения то, что Кахина восстановила берберский союз и разгромила мусульман на берегах Мескианы между Айн-Бейдой и Тебессой, заключив в темницу нескольких сподвижников Хасана, с которыми, согласно Ан-Нувайри, она обходилась любезно и отпустила всех, кроме Халеда и ибн Йазида, которого усыновила; [135] впоследствии он завел секретную переписку с Хасаном, держа его в курсе всех шагов своей приемной матери. Вследствие этого поражения Хасан покинул Ифрикию, и судьба забросила его в Триполитанию.

Карта 3

Завоевания ислама до падения Омейядов

Именно тогда, согласно Ан-Нувайри, [136] Кахина, убежденная, что арабы вторгаются в страну с единственной целью захвата городов, золота и серебра, послала своих сподвижников на уничтожение городов, разрушение замков, рубку деревьев и изъятие имущества жителей, считая, что для выживания население нуждается лишь в полях для обработки и выпаса. Здесь, как кажется, арабский историк подтверждает версию о том, что племена, находившиеся под ее контролем, были кочевыми. Однако его утверждение о том, что эти приказы были отданы в тот момент, когда Кахина узнала о том, что Хасан, получив от Абд-аль-Малика подкрепление и средства, снова вторгся в Ифрикию, представляется маловероятным, так как осуществление подобных разрушений требовало определенного времени. Можно предположить, что, напротив, эта политика выжженной земли была непосредственным следствием победы Кахины, и, возможно, за этим скрывалось стремление ее племен к преднамеренному грабежу и необходимость мириться с ним, закрывая на многое глаза. Равным образом, возможно и то, что романтический анекдот о тайном гонце, осуществлявшем связь между приемным сыном Кахины и Хасаном, опирается на реальный факт – последний был очень хорошо информирован о положении неприятеля, причем сведения поступали не из единственного источника, а благодаря множеству связей с людьми, обманутых или разоренных кочевниками. В мусульманской традиции подготовка к войне всегда подразумевала стремление расколоть врага изнутри, используя неизбежные разногласия, с помощью секретных сделок, и пример тому дает сам Пророк. С другой стороны, трудно поверить, чтобы Хасан, потерпевший столь сокрушительное поражение в первый раз, оказался до того неосторожным, что решился вновь пытать счастья в этой вероломной стране, западни которой он изучил на собственном опыте, если бы только он не был уверен в сочувствии со стороны населения. Более того, было бы странно, если бы он выбрал крепость Карфаген в качестве своей первой цели, не зная об отсутствии там гарнизона Он взял город приступом в 698 г. и действительно нашел там лишь нескольких «руми», бедственное положение которых было таково, что к смене хозяев они отнеслись с полным безразличием. Вскоре Хасан заложил в глубине залива новый город, обладавший тем преимуществом, что его было легко оборонять от нападения флота, пришедшего из открытого моря. Это подтверждает одновременно желание мусульман потягаться с Византией за владычество на море и законные опасения, связанные с пониманием того, что ее опыт в этой области далеко превосходил их собственный. Имея своей отправной точкой мощный тунисский арсенал, арабские эскадры двигались от успеха к успеху, и грекам удалось сохранить лишь Септем (Сеуту), кое-какие осколки Мавритании II и Тингитании, Майорку, Минорку и несколько испанских городов. Ислам получил над Средиземноморьем власть, которая в течение веков не ставилась под сомнение. Это факт, значение которого мы не вправе недооценивать, как это прекрасно понимал Анри Пиренн. [137] В 702 г. Византия практически оказалась вне игры, и Абд-аль-Малик, успешно подавив последнее восстание, направил к Хасану мощную армию; Кахине, утратившей популярность из-за разрушений, которые она повсюду оставляла на своем пути, и располагавшей менее многочисленным личным составом, было практически ничего ей противопоставить. Прорицательница предвидела свое поражение; при приближении арабских авангардов она призвала двух своих сыновей и Халида ибн Йазида и возвестила им, что будет убита, им же велела отправиться к Хасану и умолять его о помиловании. Мусульманский военачальник встретил перебежчиков благосклонно, поместил обоих юношей под защиту одного из своих офицеров, а Халиду приказал галопом скакать прочь. И снова, невзирая на свое превосходство, арабы чуть было не дрогнули перед берберами, «и бойня была такая, что каждый ожидал своей гибели». [138] Кахину догнали и убили, когда она мчалась мимо колодцев, позже названных Вир эль-Кахина. Ее смерть олицетворяла собой окончание эпохи героической обороны. Берберы попросили у Хасана пощады, и он согласился, потребовав предоставить ему взамен союзное войско численностью в двенадцать тысяч человек, во главе которого были поставлены два сына Кахины. Старая владычица была разбита окончательно и безнадежно. Она, как от бесчестья, отказалась от мысли уступить территорию неприятелю или сдаться; своих сыновей она, напротив, попросила сдаться и заранее согласилась видеть их на службе у тех, кто собирался ее убить. Для европейца такое поведение удивительно и даже противоречиво. Э.-Ф. Готье напоминает, что у нас есть и более недавние примеры. В середине XX в. Мухаммед начал с того, что одержал победу над французскими войсками. Затем удача от него ускользнула. Поняв, что партия проиграна, он также приказал своим сыновьям сдаться победителю, и в будущем они на французской стороне приняли участие в решающей битве, в которой их отец был убит. [139] Дело в том, что, по мнению Готье, сегодня берберы, как и в VII в., не имеют понятия Родины. Единственное, ради чего они готовы отдать жизнь, это их клан, или семья. Кахина не могла сдаться, не покрыв себя позором, но в отношении ее сыновей дело обстояло иначе. Невзирая на поражение, клан благодаря им был спасен: «Идите, – сказала она своим сыновьям, – и через вас берберы сохранят некоторую силу». Даже если эта фраза измышлена арабским историком, в ней нет ничего неправдоподобного. Тем не менее эта сдача впервые гарантировала арабам прочное укоренение в Ифрикии и уже тогда предвозвестила тот момент, когда берберы станут главной ударной силой ислама, в частности, в ходе завоевания Испании. Радушно принимая своих противников, чтобы сделать их своими военачальниками и даже, согласно Ибн Хальдуну, поручить одному из братьев верховное командование полностью побежденным племенем, а второго сделать наместником в горах Авреса, [140] Хасан проявил выдающийся политический реализм, который прекрасно дополняет его военные таланты. Тем не менее он не получил достойной награды, поскольку по возвращении в Кайруван и после попытки наладить упорядоченную налоговую систему он подпал под подозрение, и на месте правителя Ифрикии, отныне независимой от Египта, его сменил Муса ибн Нусайр. Арабские историки расходятся во мнениях по поводу даты этого события. Наиболее приемлемым вариантом выглядит 705 год. [141] Не сообщая других подробностей, Ибн Абд аль-Хакам говорит нам, что «Муса полностью подчинил Магриб» и переправил значительную добычу халифу, которого этот жест успокоил. Его сын Мерван захватил сто тысяч пленников, другой сын – столько же, а пятина повелителя правоверных составила двадцать тысяч человек. Ан-Нувайри дополняет эти сомнительные и, вероятнее всего, сильно преувеличенные цифры. Ссылаясь на Аль-Лейса ибн Са'да, он заявляет, что положенная по закону пятина достигала шестидесяти тысяч пленников – вещь, неслыханная за всю историю существования ислама. Ибн Хальдун рассказывает, что Муса послал своего сына Абдаллаха войной на остров Майорку, где тот, по его словам, захватил множество пленников и богатую добычу. Сам Муса покорил Деру и послал своего сына в Суз. Берберы покорились, племена представили Мусе заложников, которых он поселил в Танжере. [142] Возможно, что в данном случае ближе всего к истине Ибн Хальдун. Как и его предшественник, успех которого он развил, Муса сочетает блестящие военные экспедиции, доходящие до Танжера, хотя ему так и не удается завоевать Септем (Сеуту), и моральное воздействие на различные племена, в основном поклонявшиеся природным силам, но иногда христианские или иудейские, которым он навязывал ислам.

Наконец, он добрался туда, где Окба, как нам рисуют его предания, направил своего коня в море, и давняя мечта арабского вождя стала исполнимой.

Тридцатого апреля 711 г. некий граф Юлиан принимал в качестве гостей в своем замке, развалины которого можно до сих пор видеть в окрестностях Альгесираса, тех, кто собирался покорить Испанию.

Этот человек – достаточно загадочный персонаж; по поводу его происхождения и личности выдвинуто множество гипотез. Был ли он одним из высших сановников королевства вестготов? Или, может быть, берберским вождем племени гумара, как утверждает историк Кодера? Арабские хроники называют его именем Юлиан. Мы даже не уверены в точности этого патронима, поскольку тот же Кодера старается доказать, что его звали Урбан или Олбан.

«Кажется, что проще и разумнее всего, – пишет Леви-Провансаль, – отождествить его с экзархом византийского населенного пункта Септем (Сеуту), который после окончательного разгрома Карфагена в 698 г. еще несколько лет оставался последним владением константинопольского императора».

Карта 4

Южная оконечность Испании

Этот человек убедил арабов вторгнуться в Испанию, куда он обещал их пропустить, безусловно, потому что Юлиан, присоединившийся к делу сыновей Витицы, [143] питал непримиримую ненависть к Родериху, новому королю готов, отнявшему у них престол. Для мусульман он явился орудием благосклонной судьбы, но другие, более веские обстоятельства обеспечили арабам хорошие виды на будущее. Менталитет вестготов, которые занимали полуостров с V в., изменился. Продолжительный период мира ослабил их мужество и лишил их привычки воевать с внешними врагами. Готы утратили тот дух северных воинов, который переполнял их при звуке воинственного клича. Смягчившись, несомненно, под влиянием христианства, они забыли, как некогда пьянила их кровь и разрушение. Их военная доблесть померкла до такой степени, что честь и безопасность стали им одинаково безразличны. Теперь они никогда не прислушивались к зову родины в минуту опасности. Впрочем, как могли ответить на него они, угнетаемые магнатами и сбитые с толку страхом перед гражданскими войнами, не сулившими им никакой выгоды?

Утратив национальную гордость, военное мужество, они стали беспомощной жертвой энтузиазма арабов. Это моральное различие между двумя главными враждебными силами не оставляет никакого сомнения по поводу исхода предстоящей борьбы. Тем более что власть короля Испании расшатывала влиятельная клика оппозиционно настроенных сеньоров Витица, прежний государь, изнемог под нажимом двойственной коалиции духовенства и знати. В 709 г. его место на троне занял Родерих, и, против всех ожиданий, разразилась беспощадная война между его сторонниками и приверженцами сыновей Витицы, которых поддерживал и таинственный граф Юлиан. Нет сомнения в том, что этот последний, желая усилить эту оппозицию, начал искать союза с арабами. В противном же случае, если следовать традиционной мусульманской версии, причины его вмешательства окажутся романтическими. Вся испано-христианская литературы усвоила эту легенду, которую нам следует воспринимать с величайшим недоверием.

Рассказы на этот сюжет многочисленны; в нашем изложении мы можем следовать Фернандесу Гуэрре, или Пидалю Менендесу, или еще некоторым поэмам романсеро. Эти повествования, обычно очень поздние, сообщают читателю почти одну и ту же историю.

У графа Юлиана была дочь, которую, как полагают, звали Флоринда, или, если следовать двум хроникам 1344 и 1430 гг., Алакаба, то есть Каба. Происхождение этого позорного прозвища никак не объясняется, а по-арабски «кава» означает «проститутка». Согласно обычаю, Флоринда была отправлена ко двору в Толедо, чтобы получить там образование, приличествующее ее положению. Тогда, по воле злого рока, Родерих увидел, как она купалась в Таге. Восхищенный король потребовал ее благосклонности, надо полагать, весьма грубо, потому что молодая девушка, отнюдь не почувствовав себя польщенной, была оскорблена.

Узнав об этом, Юлиан привез Флоринду обратно в Сеуту и стал вынашивать план мести.

Очень скоро Родерих, забывший об этом, очевидно, заурядном инциденте, попросил у графа ястребов и соколов для охоты на лань. «Скажи своему господину, – передал в ответ Юлиан, – что я пришлю ему такую хищную птицу, какой он никогда не видел».

На самом деле, он принял свое решение. Согласно арабским хроникам, он тогда предпринял долгое путешествие в Ифрикию, чтобы встретиться с Мусой ибн Нусайром, которого он убедил в легкости и своевременности возможного завоевания Испании. Поманив его колоссальными прибылями, он обещал ему ощутимую помощь в случае, если он решится на переправу через море. Воодушевление Окбы после его победоносного рейда к берегу океана, того Окбы, который вскричал, посылая своего коня прямо в пучину волн: «Бог Мухаммеда! Если волны не остановят меня, я донесу славу твоего имени далеко за пределы этого мира», не могло остаться без награды.

Тем не менее арабы еще колебались. При прошлых попытках высадки они потерпели два поражения на море, будучи менее опытными мореплавателями, чем готы. Первая экспедиция стоила им семидесяти двух судов и немалого количества людей. В 709 г. последовала другая попытка, оказавшаяся столь же безуспешной. Поэтому-то халиф Дамаска с чрезвычайной осторожностью посоветовал Мусе не доверять предателям и направил ему это рассудительное послание: «Пошли малочисленные отряды разведать силы Испании, но остерегайся подвергать правоверных неизвестным опасностям».