С другой стороны, обнаружилось, что расточительность королей превосходит их скупость, и они сами нанесли себе неожиданный удар. Они совершили опасную ошибку, восстановив земельное могущество аристократии, которая и существовала-то только по их милости. Толпа «верных» получала владения и деньги.

С этих пор, обирая себя, королевская власть становится главным соучастником процесса, ведущего к зарождению конкурирующей силы. Сначала из придворных сановников, чиновников и настоятелей аббатств сложилась элита, чья мощь выскользнула из породивших ее безрассудных рук. К тому же под действием системы престолонаследия, основанной на традициях и нравах, от которых не хотели отказываться, расшаталось единство государства, в то время как на вельмож изливался поток «бенефициев». Такой, что они могли дерзко заявить Брунгильде: «Твой сын царствует, потому что мы его поддерживаем».

В то время как Теодеберт щедро жертвовал верденской церкви семь тысяч золотых монет, Дагоберт сетовал: «Мои герцоги и слуги отбирают у меня лучшие виллы моего королевства», а Хильперик горько оплакивал свою опустевшую и перешедшую к Церкви казну, невозможное все-таки свершилось: невероятное богатство Меровингов растаяло, и исчезновение этого замечательного instrumentant regni (инструмента управления) стало причиной их гибели. В основе печальной легенды о «ленивых королях» лежит эта драма власти. Ценность этой легенды только в том, что она вдохновляла Буало в его похвальном слове изнеженности:

Короля более не существовало; он безгласно присутствовал при агонии своей династии, крушение которой было томительным и долгим. Его власть присвоила олигархия, которая, возможно, смогла бы организоваться и править, если бы не появился новый правящий род. Семья, обильная майордомами (major domus), принесла с собой господство одного народа – австразийских франков.

Казалось бы, роль дворцового распорядителя сулит, скорее, безвестность, чем блестящее будущее, и у нас есть все основания удивляться. Первоначально майордом был доверенным человеком, которому поручалось наблюдение за чиновниками королевского дворца, главным домашним служителем, интендантом и не более того. В своем возвышении он повторил путь аристократии, из которой сам же и происходил. Мало-помалу он начал играть роль руководителя администрации и встал во главе королевской дружины (truste), [155] его влияние возросло, повысилось, стало заметным. Значение дворца крепло: это был центр событий, административный и военный штаб; и одновременно тот, кто им управлял, превратился в самое влиятельное лицо королевства. Будучи выбран из числа самых могущественных левдов, он был первым среди них. Бесценный агент королевской власти, он распоряжался «людьми», рвение которых вознаграждал, а излишние амбиции пресекал. В силу своего положения майордом оброс клиентами и обеспечил себе приверженцев, что позволило ему закрепить свой пост за своей семьей. В Австразии слово Тацита почти ни в чем не утратило своей истинности: Reges ex nobilitate, duces ex virtute sumunt, там королей избирали по знатному происхождению, а правителей – по достоинствам. Приход к власти майордома и немощь Меровингов представляли собой следствия одной и той же причины: засилья несовершеннолетних королей. Именно это явление превратило major domus в subregulus (вице-короля) или опекуна, который пользуется властью на месте и вместо короля, затмевая даже королеву-мать. Именно он и был подлинным регентом.

Разберем механизм этого возвышения майордомов: только сознательно оставим в стороне особый случай майордомов Нейстрии, которые никогда не имели ни корней, ни глубоких связей в аристократической среде.

Вовсе не каприз случая навязал дворцу вереницу полководцев, государственных людей, наделенных военными талантами и политической активностью; это не были новые люди. Их колыбелью была территория, раскинувшаяся между Карбоннским лесом, Маасом и рейнской границей Фрисландии. Они господствовали над племенами, объединившимися вокруг их семьи; защищая страну от тюрингских, саксонских и фризских варваров, они осуществляли благотворное патриархальное владычество.

Из своей богатой виллы Ланден Пипин Старый распространил свое влияние на окрестности Льежа, в то время как могущественная семья Ферреолов, эмигрировавшая из Нарбонна, установила аналогичный протекторат над бассейном Мозеля. Ее главой был Арнульф, бывший domesticus [156] Теодеберта II, епископ Меца. Благодаря своему замечательному чутью и проницательности, а может быть, еще и волей случая, предоставленного любовью, эти два семейства соединили свои судьбы. Бегга, дочь Пипина Ланденского, вышла замуж за Ансегиза, сына Арнульфа. От этого брака родился Пипин II, называемый Геристальским, отец Карла Мартелла и настоящий основатель новой династии. Союз креста и меча, слияние римской и германской крови породило могущественных и знаменитых людей, богатых обладателей вилл, лесов и земель. Людей, чей моральный капитал был не менее значимым: они обладали святостью. Благодетели Церкви, в VI в. они подарили миру семерых епископов, и даже говорят, что Тарсиция, одна из женщин семьи, воскресила мертвого. По примеру величайших служителей Божьих Арнульф окончил свою жизнь в монастыре в Ремирмонте, а Гертруда, одна из дочерей Пипина Старого, почиталась как святая.

Многообещающая генеалогия для второй династии. Пипин Старый, советник трех королей, способствовал гибели Брунгильды. Прикоснувшись к власти, он скоро осознал, что влияние королей еще слишком сильно, чтобы его можно было заменить. Тем не менее ему не возбранялось верить в свою проницательность, которая, видимо, внушала ему надежду на радужное будущее его потомков, невзирая на протесты одного из его биографов: «Царям людским он предпочел Господа, царя-самодержца, и знал, что он не велит склоняться перед лицом сильных мира сего и судить, взирая на нищету и богатство; так что для людей он отстаивал то, что причиталось людям, а кесарю воздавал кесарево». О его сыне Гримоальде, пробывшем на посту майордома тринадцать лет до 656 г., мы говорить не будем. Как личность он во всем уступает Пипину Геристальскому, второму майордому с этим именем.

Пипин Геристальский поистине прорвался к власти одним воскресным утром 681 г., когда некий левд одним ударом меча раскроил череп Эброину. Эброин, могущественный майордом Нейстрии, покорил Австразию после гибели герцога Мартина в той самой битве при Локофуа, в которой Пипин утратил свою власть.

Гибель Эброина, повернув в обратную сторону колесо фортуны, устранила единственное препятствие, стоявшее перед Пипином, добродетели которого превозносят Annales Metenses (Мецские анналы). Будучи щедрым, он оказывал поддержку всем изгнанным из Нейстрии; будучи благородным и человеколюбивым, он помогал слабым и осыпал свои владения поистине царскими благодеяниями. Обладая осторожностью и ловкостью, он покровительствовал всем партиям.