— Ты устроила развлечение для всех.

— Менее интересное, чем для себя.

— Ты была полностью поглощена им.

— Только его «Мартини». У Жака очень милые манеры, но он немного для меня молод.

— По-моему, он не мылся со времени освобождения Парижа!

Бабушка поморщилась от такого предположения.

— В таком случае Жак слишком стар для меня.

— Жак? Ты знаешь имя официанта? Жак? Жак? — Она снова и снова старалась излить свое отвращение этим вонючим словом. — Жак?

— Дорогая, следи за своим французским. Ты так произносишь это слово, как будто собираешься затем сказать что-то совершенно неподходящее.

— Як, — сказала Хейди, как бы англизируя французское имя. — Як[4]! — снова повторила она и, вздернув подбородок, четким шагом вышла из комнаты.

«Я родила ее слишком поздно», — подумала Барбара. Подростковая беременность — единственный способ для матери и дочери взрослеть вместе. Тогда их может связывать что-то еще, кроме негодования и обиды.

Она вспомнила строевой шаг своей любимой крошки. Только покачивание бедрами выдавало ее наследственный порок. У ее отца была та же самая гусиная походка. Во всем остальном она была твердой, как гладильная доска. Ничего от чувственной походки своей матери. Но у этой девочки была храбрость. Она знала, как задеть чувства людей, не оскорбляя их при этом. У нее были дьявольские глаза ее матери. Взгляд их мог проникать сквозь приукрашенное покрывало. Было совершенно ясно, когда она считает женщину жалкой, ничтожной. Даже если она не произносила подобных слов.

Ничтожество.

Невозможно отрицать это, если в разгар вечеринки ты похожа на жалкую личность, которой больше некуда пойти. После развода никто не приглашал ее никуда. Круг ее друзей уменьшился за это время, но не стал тесней. Женщин она всегда слишком раздражала. Но раньше мужчинам нравилась возникающая при этом напряженность. Замужество давало ей возможность общения в среднем возрасте, встречи с другими подобными парами. Провинциальная утопия предлагала мирную жизнь в изгнании после капитуляции или прекращения огня. Она так давно утратила контакт с одинокими женщинами, которые были достаточно храбры, чтобы, удерживаясь на последнем бастионе, продолжать вести войну полов в городских условиях. Стареющие женщины, попадающие в ловушку несчастливого замужества, стремились общаться только с себе подобными. Как старые куры в курятнике. Пока развод не требовал жертв. Тогда из одной курицы готовили куриный суп. Вначале замужние женщины еще поддерживали с ней какие-то отношения, но с течением времени для одиночки становилось все обременительнее бывать в компаниях, переполненных враждебно настроенными парами. Она перестала им звонить, и от них тоже не поступало звонков. И очень скоро она обнаружила, что стала отшельницей. Она совершенно перестала выходить. Оказалось, что почти все можно получить с доставкой на дом, и одеваться нужно только для того, чтобы встретить разносчика пиццы. Она по-прежнему употребляла косметику, сама делая макияж, и, хотя изображение в зеркале разочаровывало ее, она смиренно продолжала накладывать румяна; подобно клоуну, готовящемуся разыгрывать дурака, она надевала свою маску для шоу одной женщины, показывающей его в собственном театре абсурда, в пустом театре, и репертуар ее состоял из остроумных реплик, произносимых с бесстрастным видом, для клакеров, сидящих в задних рядах. Что с того, что тебе ежедневно приходится смотреть на собственное лицо в зеркале, от чего лицо делается обращенным внутрь. Зрение притупляется из-за ослепляющего цинизма, а голос загробного монстра отвратительно хихикает в ушах. И если чего-то действительно не хватало в ее жизни, то не чувства юмора. Лишь оно спасало ее от полного отчаяния. Возможно, она нуждалась в живой аудитории, но вместо этого у нее был телевизор.

После развода она много смотрела телевизор. И стала замечать, что на этой территории развлечений мужчины, как бы стары и уродливы они ни были, всегда имели под обвисшими подмышками молодых женщин. Несмотря на это, женщины очень скоро отправлялись на пастбище, где безмятежно паслись десятилетиями и возвращались только за наградой. Жизнь актрисы незавидна, а смерть публична. Она поймала себя на мысли, что хотела бы стать знаменитой; ее звездным часом, оставшимся в памяти потомков, могла бы стать реклама какого-либо продукта в СМИ, в которой содержалось бы предупреждение о вреде, который он наносит здоровью, чтение текста и поедание тунца прямо из банки. Прежде чем превратиться в корову, ты начинаешь чувствовать себя говорящей рыбой.

После развода она часто ела пиццу. И замороженную, и доставленную по заказу. Можно назвать это диетой, хотя следовало бы считать неумеренным обжорством. Она ела только тогда, когда напивалась. Булимия без рвоты. Полная противоположность анорексии, поскольку она единственная считала себя худой.

Ей было интересно, не пришло ли время встретиться с другими разведенными женщинами. Объединиться в терапевтическую группу, специализирующуюся на вызывающих блевоту женах, брошенных ради блевотных секретарш. Раз в неделю группа извергала бы из себя всю накопленную мерзость, но, возможно, во время уик-эндов они встречались бы, чтобы вместе заняться покупками, выпить, поесть и поблевать. Но она предпочитала пить одна. Она просто ненавидела вкус блевотины. Невозможно понять, почему так много нашего времени занимают глупые прихоти, такие как бег трусцой или увлечение клизмами. Но никогда не боящаяся прихотей, пока они остаются прихотями, а не обязательными для исполнения действиями, она решила избрать свой рецепт и присоединиться к терапевтической группе, специализирующейся на заживлении шрамов и исцелении. Она позвонила доктору и договорилась о подтяжке лица.

Это было то же, что и ремонт дома. Обновление фасада. Новая маска могла бы дать ей уверенность в себе, чтобы она прекратила прятаться. Возможность улыбаться сделала бы ее счастливой. Небольшая подтяжка — и ее чувства оживут вместе с ее обновленным лицом. Улучшение его даст ей возможность каждое утро смотреть в зеркало с более приятными ощущениями. Сравнение до и после приносит определенное удовлетворение, но в промежутке между ними лежит черная бездна. В течение трех месяцев она закрывала все зеркала, задергивала гардины, запирала двери.

После подтяжки она много смотрела телевизор. Часами пристально вглядывалась в ящик в поисках проблеска надежды среди вспыхивающих на экране картинок. Она оставалась в своей комнате до тех пор, пока необходимость не заставила покинуть ее пределы, поскольку теперь ее смущала даже возможность предстать перед разносчиком пиццы. Она тщательно замаскировалась и, закутав голову в большой шарф, рискнула отправиться за продуктами в отдаленные окрестности. Она была похожа на идиотку. Люди встречали ее осуждающими взглядами. Однажды ночью она обдумывала возможность самоубийства. Вернее, возможность самоубийства с помощью взрыва. У нее было оборудование. И государственный мотив. Она должна была только изготовить бомбу, потом прогуляться в Мейсис и помочь всем остальным израненным женщинам навсегда избавиться от своего ничтожества.