Но меньше чем через милю сзади опять раздался автомобильный гудок. В боковое зеркальце Питер вновь увидел черный седан. Очевидно, он выскочил сзади с объездной дороги и намеревался снова проехать мимо них. На переднем сиденье он разглядел двоих мужчин в меховых куртках. Сжав губы, Питер держался середины дороги. На этот раз он не даст им обогнать себя, а когда окажется в безопасном месте, развернется и загородит хулиганам проезд, выйдет и встретится с ними лицом к лицу. Питер умел постоять за себя. Он обучился смертоносной борьбе в военно-морской пехоте.

— Почему ты не пропустишь их? — раздраженно спросил Герберт.

— Они нарываются на скандал, — ответил Питер, — и я им его устрою.

Продолжая истошно сигналить, седан несся на них. Когда Питер отказался дать им дорогу, они врезались ему в задний бампер.

— Ради Бога, пропусти их! — завопил Герберт. — Хочешь, чтобы они нас убили?

Не было смысла ссориться с Гербертом. Питер решил пропустить наглецов. Затем он повиснет у них на «хвосте», пока они не доберутся до Манчестера. Он свернул на правую обочину. Седан мчался рядом. Один из мужчин — в горнолыжных очках, полностью скрывавших его лицо, — высунулся из окна.

— Жалкий трус! — выкрикнул он.

А потом захохотал пронзительным истерическим смехом, напоминающим роковой смех, изобретенный Ричардом Вайдмарком в старом фильме «Поцелуй смерти».

Седан подрезал их, снова врезавшись в крыло спортивного автомобиля. На этот раз столкновение было таким резким, что машина вылетела на обочину. Питеру пришлось тормозить изо всех сил, чтобы не врезаться в огромную сосну. Тем временем проклятый седан исчез за изгибом дороги.

Питер выбрался из машины. На этот раз крыло было смято таким образом, что касалось шины. Он достал из багажника домкрат и принялся чинить крыло, пытаясь выгнуть его вверх, чтобы можно было управлять машиной. Это заняло добрых десять минут. Наконец, охваченный холодной яростью, Питер осторожно пустился в дорогу.

Они приблизились к широкому повороту вокруг склона горы. Не веря своим ушам, они снова услышали автомобильный сигнал, оглушающий их сзади. Седан нагонял их с сумасшедшей скоростью.

— Пропусти их! — закричал Герберт. У него сдали нервы, он весь трясся, словно в припадке.

— Черта с два! — мрачно сказал Питер. — На это раз я с ними разделаюсь.

— Пропусти, говорю тебе!

Дальнейшее произошло мгновенно. Герберт нагнулся и ухватился за руль. Вместо того чтобы повернуть машину к внутренней стороне дороги, он крутанул руль влево. Спортивная машина сбила металлическое ограждение, подпрыгнула, затем сделала сальто и кувырком перелетела через насыпь, после чего, подскакивая и вращаясь вокруг своей оси, полетела вниз навстречу сосновому лесу на дне пропасти.

Питер так и не узнал, что происходило в эти секунды. Он пришел в себя, лежа на снегу, от страшной боли, пронизывающей его правую ногу.

Затем он услышал нечеловеческий крик отца. Ему удалось перевернуться, и белое обжигающее пламя лизнуло его волосы, лицо и брови. Спортивный автомобиль превратился в горящий факел, а спасительная темнота, в которую погрузился мозг Питера, заглушила последний отчаянный вопль Герберта.

Питер очнулся в затемненной больничной палате. Это оказалась больница в Беннингтоне, в Вермонте. Он открыл глаза и увидел медсестру, дремлющую в кресле напротив. Причина, по которой он здесь оказался, немедленно и четко вспомнилась ему: черный седан; глумливый смех одного из его пассажиров, которого он никогда не забудет; истеричный припадок Герберта и страшный полет кувырком по склону горы; отчаянные вопли Герберта и ослепительный шар пламени. Ему не нужно было спрашивать о судьбе отца. Бедный отец! Предсмертные муки должны были показаться ему вечностью, хотя длились меньше минуты.

Боли Питер сейчас не ощущал. Он вспомнил про страшную боль в правой ноге. Значит, ему помогли и облегчили его страдания. Он попытался пошевелиться и обнаружил себя ужасающе слабым. Он передвинул левую ногу в более удобное положение, но, казалось, совсем не мог пошевелить правой ногой. Она была укреплена на какой-то подпорке, и он увидел, что одеяло приподнято над кроватью на металлическом обруче, чтобы его не трогали. Он приподнялся на левом локте и протянул руку, чтобы ощупать правую ногу.

Он закричал.

— Нет! — пронзительно кричал он. — Нет, нет!

Медсестра мгновенно оказалась у кровати:

— Успокойтесь, мистер Стайлс, вам нельзя волноваться!

Его обволакивал и душил бесконечный, невыразимый ужас.

— Что вы со мной сделали? Этого нельзя было делать без моего согласия! Где доктор? Я убью его! Я его убью! — И он снова потерял сознание.

Когда он смог наконец слушать, ему объяснили, что у специалистов даже не возникало спора относительно необходимости ампутации его ноги в части между коленом и лодыжкой. Во время катастрофы нога была практически оторвана. Поэтому не могло быть и речи о получении его согласия.

К этому времени похороны Герберта еще не проводились, в сущности, кроме горстки пепла, и хоронить-то было нечего. Питер решил, что займется этим позже, когда будет в состоянии. Он знал желание Герберта. Тот всегда повторял, что не хочет ни похорон, ни церковной службы. «Пусть просто придут несколько друзей и выпьют в память обо мне».

Питер не мог встречаться с друзьями — ни с друзьями Герберта, ни со своими. Он чувствовал себя полностью обессиленным, опустошенным, истерзанным. В госпиталь пришли навестить его Лэндберги. Посещение прошло тягостно и напряженно, так как Питер не желал видеть людей, не хотел с ними разговаривать и выслушивать их заверения в глубоком сочувствии.