«Ага, а вот и наш маленький кролик из реальной школы! Необычайно новый и крутой кролик, вы не считаете так, парни?» — произнёс фон Шенкен вместо приветствия.

«Я не кролик», — сказал Эрик сквозь крепко стиснутые зубы. Руки сами собой сжались за спиною в кулаки.

«Только бы не ударить, не драться», — вертелось у него в голове, но вместе с тем он уже оценивал противника по весу и длине рук, бицепсам и прессу. Пожалуй, победить можно без особых трудностей. Но не вышло бы потом катастрофы.

«Как же так? Бегаешь-то в любом случае, как кролик. Или, возможно, заяц», — сказал фон Шенкен и заслужил естественный смех товарищей.

«В следующем финале я побью тебя так же легко, как сделал в предварительном забеге сегодня», — произнес Эрик.

Это подняло его на сравнимый уровень и бесспорно соответствовало истине, известной и фон Шенкену. Спринтеру из четырёхклассников несолидно глумиться над обогнавшим его учеником реальной школы.

Контрудар почти сработал. Во всяком случае смех прекратился, и фон Шенкен сменил язвительность на деловитость.

«Значит, обувь надо почистить так, чтобы комар носу не подточил. А бутсы вообще должны сиять как задница младенца. Понятно?»

Эрик оказался перед выбором. Проще всего сразу же поколотить фон Шенкена. При неожиданном нападении он, конечно, успел бы достаточно его изуродовать, прежде чем другие гимназисты ввяжутся в драку. Но последствия могли стать необратимыми. Нет, рукоприкладства следовало избежать. Однако ж и опускаться здесь перед ними на колени и под аккомпанемент шуток и комментариев заниматься обувью фон Шенкена означало примерно такой же финал. А именно драку. Поскольку самолюбие все равно одержало бы верх над расчетом. Выходит, оставались только переговоры.

Старшеклассники ждали его реакции явно не без интереса.

«Никогда в жизни», — сказал он. И, повернувшись резко, вышел из комнаты. Так чтобы смыться, прежде чем запылает скандал.

Этот компромисс был сродни дьявольским неприятностям. Подобный поступок наверняка наказывался чем-то более серьёзным, чем лишение выходных. А если бы он предпочел стоять на коленях перед четырёхклассниками? И битый час чистить ботинки под градом ругательств и показных проверок «качества работы». На манер того, что папаша устраивал с берёзовыми розгами. А почему нет? Если человек усилием воли мог заставить себя выдержать удар по основанию черепа, то он, наверное, сумел бы претерпеть и град ругани? Какое-то отличие, однако, здесь всё-таки существовало. И похоже, немалое.

Они знали о нём только, что он хорош в спорте, легко побил школьный рекорд в плавании вольным стилем на дистанции 50 метров. Разве подобный новичок не заслуживал более легкого признания, в отличие от таких, как Пьер?

«Нет, — сказал Пьер. — Если хочешь избежать осложнений — выделяйся как можно меньше. Ведь, чем ты заметнее, тем больше им доставляет радости приказывать тебе сбегать в киоск, почистить обувь и всё такое. Надо быть ни хорошим, ни плохим, ни очкариком вроде меня, ни спортсменом вроде тебя. Лучше всего совершенно обычным. И уж никак не мозолить глаза этой публике».

«А ты бы вычистил эти ботинки, Пьер?»

Пьер долго лежал молча в темноте и думал.

«Да, — сказал он наконец. — Я, разумеется, сделал бы это».

И комната снова погрузилась в тишину.

«Потому что боишься трёпки?»

«Да, пожалуй. По крайней мере, когда дело касается фон Шенкена. Потому что он из тех, кому нравится бить удар-на-один-шов. Да, ты ведь не знаешь, что это такое, я забыл рассказать, когда ты спрашивал про горчичник. Напомню. Горчичник они бьют, главным образом, костяшкой, как я показал тебе. Иногда ручкой столового ножа. Но такие, как фон Шенкен, используют и пробку от графинчика с уксусом. Ты заметил: посередине каждого стола стоит маленький хрустальный графинчик. Пробка заострённая, отшлифованная. Они берут её в руку и бьют остриём в голову так, что получается дыра и кровь. А потом надо идти к медсестре, и она накладывает на рану один шов. У таких, как фон Шенкен, нет мозгов. И потом он ведь старший моего стола, так что, если я откажусь от чистки обуви, меня не только оставят без выходных, но еще и выдадут удар-на-один-шов».

Эрик не задавал больше вопросов и вскоре убедился, что Пьер заснул. А что бы он сам сделал, если бы фон Шенкен наказал Пьера таким манером? Правильно-то взять пробку со своего стола, подойти сзади к этому графу и врезать в меру сильно, чтобы пробилась кожа. Лучше всего — не дожидаясь, пока тот раскровянит Пьера. Хотя неизвестно, к чему бы это, в конце концов, привело. Возможно, фон Шенкену пришлось бы ударить Пьера в любом случае. Чтобы показать, что он не испугался какого-то нового и крутого. Или отвести барона в сторону, где никто бы их не слышал, и пообещать разорвать его на части, если тронет хоть волос на голове Пьера? Нет, это не годилось: подобная угроза работала, если оппонент осознавал её реальность. В его бывшей Школе подобные слова Эрика приняли бы на веру. Но здесь-то о нем никто ничего не знает и не должен знать. Лучше обойтись без насилия. Стоит поколотить одного из них, и последует бесконечная череда драк, пока они не победят тем или иным способом.

Как много парных выходных приходилось на один семестр? Примерно пятнадцать. Если отказываться выполнять такие приказы пятнадцать раз, тем бы все и закончилось? Понятно, что за сегодняшним отказом должны последовать новые требования подобного рода. И длиться это будет до капитуляции одной из сторон конфликта.

Однако в любом случае он обязан подчиняться Совету. Ибо за неподчинение или насилие в отношении члена Совета исключают безоговорочно. И это означало — поставить крест на своей дальнейшей учёбе. Ему требовалось продержаться два года, чтобы поступить в гимназию в Стокгольме, а значит, подчиняться Совету в течение этих лет. Может, стоило сдать позиции как можно быстрее и выкинуть всё из головы? Выходит, он даже не мог защищать Пьера?