Преемник его был способнее. Но должность вице-канцлера в такой огромной Империи, как Россия, была не по плечу и ему. Сначала он был камергером, потом его посылали в Константинополь, где он успел прочесть несколько книжек по вопросам политики и несколько подучился формальной дипломатической рутине. В связи с легкостью, с которою он мог писать официальные письма, это показалось достаточным для занятия такой должности, которая прежде была наградой за долгую и блестящую дипломатическую службу.

После того, как стало известно об отставке кн. Куракина, я заметил, что раздражение против Нелидовой снова овладело императором и притом в такой степени, что он хотел нанести оскорбление ей путем несправедливого отношения к ее друзьям. Я знаю, что скоро придет очередь и до меня, в виду нежной дружбы между нею и моей женой.

И в самом деле, 6 сентября, когда я только-что встал из-за стола, курьер принес мне следующую записку, писанную по-немецки рукою Палена: «Только-что получил приказание, о котором должен вам сообщить. Но дела не позволяют мне выезжать из дому, поэтому прошу пожаловать ко мне, чтобы вы могли принять свои меры. Преданный вам Пален».

На всех лицах появилось беспокойство, а жена стала спрашивать в страхе, что это значит. Я отвечал ей спокойно: «Пален хочет сообщить мне что-то о юстиц-коллегии». Приказав заложить карету, я отвел в сторону генерала Фромандьера, который обедал у нас, и сказал ему: «Подготовьте мою жену к известию о моем увольнении и к отъезду из Петербурга. Записка довольно ясна».

Когда Пален увидел меня, он выказал мне много доброжелательства, пригласил меня в кабинет и сказал:

— Не знаю, что могло так настроить императора. Он требует, что вы подали прошение об отставке.

Вот указ Палену, собственноручно написанный Павлом.

«Вы скажите тайному советнику и сенатору барону Гейкингу, чтобы он просил о своем увольнении, так как он всегда жаловался на свою болезненность. Одновременно он скажет генерал-прокурору название своего имения».

— Я в отчаянии от этой неприятности, — продолжал Пален. — Вам приходится переносить и совершенно без всякой вины, ибо я знаю, что вы всегда служили государю усердно и бескорыстно… Но, что прикажете делать? Я также приготовился получить в один прекрасный день такой же комплимент. Может быть, меня прогонят без всяких церемоний.

— Я не жалуюсь на этот приказ императора. Я смотрю на него, как на милость, ибо для меня невозможно служить далее. Позвольте мне здесь же написать прошение, которого требует император. По крайней мере, ему будет оказано повиновение; а по спокойствию, с которым письмо будет написано, вы можете заключить, как я жажду вернуться в родную среду.

Он уступил мне свое место, и довольно скверным пером я написал прошение об отставке. Зная, что император любит мгновенное послушание, я моментально запечатал письмо и просил гр. Палена безотлагательно отправить его в Гатчину. Я заметил, как блеснуло удовлетворение в его глазах.

Прежде чем вернуться домой, я отправился к генерал-прокурору, чтобы объяснить ему, почему я не могу назвать ему своего имения (его у меня не было), и чтобы просить его похлопотать о сохранении мне прежней, полученной еще от герцога курляндского пенсии или, по крайней мере, о получении пенсии сенаторской.

Генерал-прокурора не было дома, и он должен был вернуться для того, чтобы сейчас же ехать в Гатчину. Поэтому я написал ему все, о чем не мог, сказать лично, и в ответ получил от него такое письмо: «Барон! Письмо, которое касается вашей отставки, я только-что получил, и спешу вам ответить, что я, намереваясь ехать в Гатчину, согласно вашему желанию представлю дело Его Величеству и употреблю все усилия, чтобы по возможности исполнить ваши желания. Имею честь быть Петр Лопухин».

Так как мои разъезды продолжались несколько часов, то я вернулся домой уже к вечеру и застал всех моих друзей в сильнейшем возбуждении.

— Успокойтесь, — сказал я с улыбкой, — император соизволил на то, чего я так давно желал; я счастлив, имея теперь возможность вернуться в отечество и освободиться от моей каторжной службы.

После этого я рассказал о всех вышеописанных обстоятельствах. Видно было, что на разных, окружающих нас лиц мой рассказ произвел вполне различное впечатление.

На другой день я послал сказать вице-президенту Корфу, что я не здоров, и через одного из моих коллег просил в сенате извинения за свое отсутствие.

На третий день генерал-губернатор дал мне знать, что император соизволил разрешить мне ехать в Митаву, но отказал в назначении пенсии. Этот отказ заставлял опасаться, что отставка была дана в неприятных выражениях, так как император ввел три формы объявления об увольнении.

1) «По болезни увольняем мы его от всех должностей». Это давало понять, что после возможного выздоровления можно опять получить место.