— Вы напрасно считаете его хуже, чем оно есть. У меня был список лиц, которые должны находиться под надзором. Могу вас уверить, что вы там не значились. И если делают вид, будто имеют относительно вас специальные распоряжения, то это просто уловки, которые позволяют в провинции, чтобы предать себе больше весу.

С этого момента он порассказал мне много интересного и я почувствовал к нему чувство истинного уважения, которое во мне не так-то легко возбудить. Он ни слова не говорил о Палене, но такое молчание объясняло все. Избегал он говорить и о Кутайсове, но когда произносилось это имя, презрение выражалось на его лице.

С графом Шуазель я виделся довольно часто. Мы вместе присутствовали, бывало, при дворе на малых выходах, вместе, бывало, там ужинали. Так как судьба наша была одинакова, то мы и беседовали между собою с полной откровенностью. В общем беседовать с ним было приятно, но в конце концов становилось ясно, что он очень образован, но не глубок. Он отлично усвоил несколько идей, бывших тогда в моде, но мало думал и мало размышлял. Его поверхностность сообщала ему светский лоск. Природа сделала для него все, но лень и удовольствие похитили у него слишком много времени и не дали ему возможности оценить как следует свои таланты. По возвращении из Бальдона я получил письмо из столицы, помеченное 15 сентября 1800 г. Велико было мое изумление, когда я прочел: «Пален только что потерял место генерал-губернатора, его сын, полковник конного полка, удален из столицы и в тот момент, когда я пишу, его экипажи стоят наготове. Он ожидает приказа присоединиться к своей дивизии, ибо у нас готовится война с Англией, вследствие чего начинается передвижение войск. Около Гатчины будут большие маневры».

Через несколько дней мне снова писали: «Положение Палена лучше, чем когда-либо. На маневрах он командует одной армией, а Кутузов другой. Император вне себя от радости, что у него в армии два таких тактика. Он сделал им подарки и наградил офицеров и генералов, как будто была одержана большая победа.

Те, кто знает подкладку комедии, говорят, что войдет в силу Дибич. Он подкупил императора тем, что скрывал от него его малейшие промахи. Пройдоха-пруссак каждую минуту выкрикивал по-немецки: «О, великий Фридрих! Если б ты только видел армию Павла! Она выше твоей!» Этот льстивый энтузиазм совершенно покорил сердце императора. Умели очень ловко возбудить его воображение и направить его на какую-нибудь якобы справедливость, которую нужно было воздать нашим войскам, которые де все движения исполняют с величайшей пунктуальностью.

Ко всем своим должностям Пален присоединил еще должность Эстляндского, Лифляндского и Курляндского генерал-губернатора. Таким образом, его власть распространялась теперь на важнейшие вследствие своих гаваней провинции.

Дризен вдруг потерял свое место губернатора, на которое был назначен вице-губернатор Арсеньев. А его заместил прокурор Брискорн, переведенный сюда из Казани.

Англия снова отняла у французов остров Мальту. Павел потребовал, чтобы этот пункт пребывания ордена, которого он был гроссмейстером, был возвращен, но ему ответили, что так как император всероссийский выступил из коалиции еще до завоевания этого острова, то вопрос о его возвращении будет предметом суждения при выработке будущих условий мира и что до того времени Англия не может дать какого-либо положительного ответа.

Несмотря на мягкую форму, в которую Сент-Джеймский кабинет облек свой отказ, Павел впал в страшный гнев. Он сейчас-же распорядился (14 октября 1800 г.) конфисковать все английские суда, бывшие в наших гаванях, а затем (18 октября) распространил это распоряжение на всякие имущества и товары, принадлежавшие англичанам.

Насильственные меры вызвали необыкновенное возбуждение в Петербурге и в Риге, где были гавани с миллионным оборотом. Узнав об этом, я сказал своим друзьям: император затеял большую игру. Французские якобинцы, с которыми он обращается по заслугам, без сомнения, питают к нему особенную ненависть. И если теперь наши гавани закрываются для англичан, а их имущество подвергается секвестру, то нужно опасаться, что среди людей, которые ввергнуты этим в нищету, найдется человек, способный на все.

Между тем окружающие Павла, казалось, с одобрением приняли подобную выходку. Гений Бонапарта заметил этот момент раздражения против Лондонского двора. Он сделал Павлу лестные предложения сначала через Берлин, а затем и непосредственно от себя. Бумага была составлена так ловко и исполнена такой тонкой лести, что Павел забыл свою ненависть к Францией стал сближаться с правлением, которое он только что гнал огнем и мечом.

Пален сделался главной пружиной во всех делах. Он предложил императору одну из самых рискованных мер, которая была как раз по вкусу Павлу.

— Вашему Величеству угодно было наказать исключением из армии весьма значительное количество офицеров. В этом числе, без сомнения, есть и такие, которые исправились и могли бы усердно нести службу, если бы им выпало счастье снова вернуться в армию.

— Вы правы, — отвечал император, — я их всех прощаю и разрешаю принять их немедленно.

Вот пример того, как охотно делал он добро и как можно было направить к добру его чересчур большую впечатлительность.

1-го ноября был издан манифест, в силу которого все отрешенные и исключенные из службы могли вернуться обратно, если только они не подверглись формальному судебному осуждению. Но в манифесте была прибавка, которая поразила всех мыслящих людей. Всем отрешенным и уволенным по всей огромной империи от Иркутска до Прусской границы было приказано явиться лично в Петербург.

Эта прибавка повергла в отчаяние тех, кому, при недостатке средств, предстояло совершить путешествие в 3–4 тысячи верст, а затем, пожалуй, и еще столько же и притом только для того, чтобы вернуться к своим прежним полкам. Было бы гораздо проще, если бы те офицеры, которые пожелали бы снова вступить в службу, являлись бы к военному губернатору своей губернии, а тот посылал бы их прошения ко двору и сообщал бы им, куда им следовало отправляться. Прибавка уничтожала все это добро, которое хотел сделать император.