– Могли бы, если хочешь, еще по паре часиков помузонить в «трубе», – предлагает приятель уже на пути к сцене. – Хоть пару фунтов это да дает.

Поймав Карла за руку, крепко стискиваю его пальцы.

– Чего это ты? – удивленно глядит он на меня.

– Я тебя люблю.

– Это у тебя корыстная симпатия, – отмахивается он. – Вот любила бы ты меня так же, не будь я лучшим в мире клавишником?

– Естественно.

И это совершенно искреннее признание. Мы с Карлом давно привыкли быть парой – хотя никогда не занимались с ним, что называется, «горизонтальным танго», чему я, если честно, очень рада. Но все же мы подолгу обнимались и целовались, и я не раз позволяла ему прикасаться к моим верхним прелестям – случалось, даже и под кофточкой. Впрочем, в свою защиту могу сказать, происходило это еще тогда, когда мне было пятнадцать и мы вместе учились в школе. И по сравнению с нынешним это вообще была сущая эпоха невинности.

Теперь мне тридцать два, и у меня нет ни бойфренда, ни даже времени на него. Карл мне тоже не бойфренд, хотя он, похоже, до сих пор в меня влюблен. Ну не то чтобы страстно, пламенно влюблен – не сумасшедшей вспышкой молнии, а ровным стабильным огнем маяка, какой бы там ни использовали на маяках источник света. Я чувствую за собой некоторую вину, что не люблю Карла так, как любит меня он, но я уже много лет назад решительно дала ему отставку. К тому же, раз уж на то пошло, он по-прежнему носит все такую же куртку и такую же прическу, что носил тогда, пятнадцать лет назад. Что еще можно тут добавить?

Мы занимаем места на сцене: Карл за клавишами, я – у капризного и ненадежного микрофона. Увы и ах, я сама понимаю, что мне недостает эффектности, этакой чувственной зажигательности. На сцене я всегда ощущаю собственную незначительность – и отчасти потому, что я лишь чуточку выше стойки микрофона.

Многоголосый гул, царящий в пабе, прерывается легкой паузой, слышатся разрозненные хлопки. В этот раз без всякого вступления (ни «Раз, два, раз, два», – как я обычно проверяю микрофон, ни приветственного возгласа: «Добрый вечер, Лондон!») мы начинаем свою программу. Поскольку в этом пабе собираются преимущественно ирландцы, в нашем репертуаре обильно представлена группа U2, равно как The Corrs и Шинейд О’Коннор. Еще мы, как правило, выдаем несколько популярнейших хитов шестидесятых и под конец исполняем некоторые, ставшие классикой, лирические песни, дабы ублажить напоследок столь слезливых во хмелю клиентов.

И вот я изливаю в музыке душу, плавно переходя от одной песни к другой, в завершение склоняюсь в поклоне – и в ответ получаю отдельные приглушенные хлопки. И ради этого я трачу свои силы, свою жизнь? Ради нескольких скудных крох признания и нескольких, не менее жалких, фунтов в конвертике в конце недели?

Стоило мне вернуться за барную стойку и вновь взяться за пинты, ко мне наклоняется один из посетителей и, обдавая меня пивным облаком, говорит:

– У тебя классный голос, детка. Зря ты, черт возьми, растрачиваешь его здесь.

– Спасибо.

– Тебе бы на «Минуту славы». Ты бы там всех, поди, заткнула за пояс.

Мне уже не первый раз об этом говорят. Причем обычно это делают мужчины с густым пивным духом и совершенно ничего не смыслящие в музыкальной индустрии.

– Отличная мысль! – отвечаю я. Мне нет смысла объяснять ему, что для того, чтобы принять участие в каком-нибудь из этих, «ищущих таланты», вышибальных шоу, надо быть не старше лет двадцати двух и обладать плоским – не толще среднего панкейка – животиком. Ни то и ни другое ко мне, увы, не относится.

Наконец мой почитатель пошатываясь отходит прочь, стиснув в руке стакан.

Следующую пинту лагера я подаю Карлу.

– Хорошо прошло, чел, – отмечает он. – Вроде как «С тобой или без тебя» [3] реально было потрясно.

– Согласна.

– Я завтра к тебе закачусь. Промчимся по нашей программе – может, добавим че-нить новенькое.

– Конечно.

Мы всякий раз с такой серьезной дотошностью прорабатываем наши выступления, будто бы сошли с «Арены Уэмбли», а не с самопальных подмостков занюханного паба, и порой, признаюсь, в такие минуты мое сердце колотится чаще.

Как-то раз в конце вечера незнакомый молодой человек попросил у меня автограф – хотя, кто знает, может, он хотел лишь позабавиться? Его приятели расхохотались, когда он показал им бирдекель с моим именем, выведенным по нему маркером. И тем не менее я уже целую неделю после этого случая чувствую себя на седьмом небе.

Я подавляю невольный вздох. Не надо думать, будто я не лелею иных амбиций, кроме как петь в пивнушке за гроши и по совместительству наливать напитки. Я бы совсем не прочь оказаться Джосс Стоун, Джамелией и Джанет Джексон, вместе взятыми. Но, скажите на милость, где и как могу я ухватить за хвост свой счастливый случай, если все дни и ночи только и делаю, что зарабатываю на кусок хлеба?

Когда день за днем забираешься в постель лишь к часу ночи, то новое утро, кажется, наступает до невозможности быстро.

С трудом разлепляю веки. Мало-помалу мутная пелена перед глазами рассеивается, и я наконец в состоянии встать. Сунув ноги в тапочки с черно-белой «буренкиной» расцветкой, бреду по квартире, пытаясь не видеть, в какой невообразимо ужасной дыре я живу. Даже Шрек и тот, наверно, отворотил бы нос, предложи ему здесь поселиться. А ведь он-то как раз привык обретаться на болоте. Несколько лет назад от избытка влажности у меня разъело потолок, и из-за размножившихся там целых колоний плесневых спор, ныне обитающих со мной в одной квартире, у меня развился пока что небольшой, похожий на астматический, кашель. Самое то для человека, чьи средства к существованию, как правило, зависят от голоса! Впрочем, это ерунда – держу пари, вы бы на этот кашель даже не обратили внимания.