Федор Тимофеевич. Енги-банг каралинду/Дундуран халам-бунду…

С улицы вбегает энергичная Лидия Николаевна в стареньком спортивном костюме и белых кроссовках. Делает несколько упражнений, держа в руках пустые бутылки. Потом, подхватывая песенку, ставит бутылки на стол и еще две вынимает из-за пазухи.

Лидия Николаевна. Енги-банг каралинду… Что-то я тебе хотела сказать? Забыла…

Федор Тимофеевич. Вспомнишь.

Лидия Николаевна. Дундуран халам-бунду… Что это за ерунду мы поем?

Федор Тимофеевич. Это не ерунда, это свадебная песня одного африканского племени.

Лидия Николаевна. Вспомнила! Федор, предупреждаю тебя совершенно ответственно: если ты не начнешь бегать по утрам и заниматься физкультурой, я найду себе другого – молодого и спортивного…

Федор Тимофеевич. Молодой – это лет семидесяти?

Лидия Николаевна. Ну почему же? На меня еще и шестидесятилетние заглядываются. Сегодня один все время рядом бежал и жаловался, как ему одиноко на пенсии. Говорил: давайте дружить, вместе будем ходить в Сокольники – пустые бутылки собирать. Он места знает, где их много! (Подходит к зеркалу.) Верно говорят: женщине столько лет, на сколько она выглядит.

Федор Тимофеевич. А мужчине столько лет, насколько он одинок…

Лидия Николаевна. Леночка проснулась?

Федор Тимофеевич. Кажется, нет.

Лидия Николаевна. С девочкой что-то происходит. Я боюсь за нее. Хорошо хоть Маринка приехала. Думала, эту вертихвостку на порог больше не пущу, а теперь даже рада: мать как-никак… Может, хоть она Леночку успокоит?

Федор Тимофеевич. Никто ее не успокоит. Елена сама должна справиться с этим. Ей тяжело. Ее оскорбили как женщину, унизили как сотрудника. Но это надо пережить. Испытания закаляют сердце!

Лидия Николаевна. Иди ты к черту! Спускайся! Сидишь, как Ядрило на туче, и поучаешь. Девочка вторую неделю места себе не находит…

Федор Тимофеевич. Не Ядрило, а Ярило – бог плодородия у славян. На туче сидит Перун – бог грозы…

Лидия Николаевна. Вот и слезай, старый Перун! Покормлю тебя тихонько, чтобы Леночку не разбудить. Пусть спит. Во сне обида быстрей проходит. Помнишь, как ты в пятьдесят первом на новогоднем банкете за женой доцента Сурова увивался? Хотя увиваться там было решительно не за чем…

Федор Тимофеевич (чуть не упав со стремянки). Что?! Это доцент Суров за тобой увивался, а ты…

Лидия Николаевна. Не выкручивайся! Я тогда думала, убью тебя, уничтожу, как врага народа! А потом выспалась – и ничего…

Федор Тимофеевич. Абсолютно ничего, если не считать, что свадьбу на полгода отложили.

Лидия Николаевна. Вот и хорошо! Ты еще полгода под окнами постоял, помучился… (Подходит к окну.) Вон там ты стоял, около «Блинной», где теперь «Макдоналдс».

Федор Тимофеевич. Я стоял не полгода, а всего неделю…

Из-за ширмы появляется Елена в скромном сереньком халатике.

Елена. Почему всего неделю?

Лидия Николаевна. С добрым утром, внучка! Как спала?

Елена. Понятия не имею. Просто спала.

Федор Тимофеевич. М-да, молодость – это когда просто спишь. Здравствуй!

Елена. Доброе утро, дедушка! Так почему только неделю?

Лидия Николаевна. Потому что дедушку арестовали.

Елена. Арестовали! За что? Вы мне никогда об этом не рассказывали.

Лидия Николаевна. А что тут рассказывать? Над нами тогда жил нарком мясомолочной промышленности. (Показывает пальцем вверх.) В органах решили, что дедушка наблюдает за его окнами и готовит покушение…

Елена. Вы серьезно?

Лидия Николаевна. Совершенно серьезно.

Федор Тимофеевич. Такое время, Леночка, было – суровое.

Елена. Но ты им объяснил, что не виноват?

Федор Тимофеевич. Та м не объяснения спрашивали, а показания снимали. Ну я и сознался: да, хотел убить наркома за то, что антрекот в аспирантской столовой, как подошва. Странно человек устроен: в штыковую ходил – немца не боялся, а своим с перепугу такое на себя наплел… Может, потому что свои?

Елена. Какой ужас! И что же?