Шрифт:
– Думаю, Жучку можно. Только пусть наденет повязку и халат.
Аня фыркает.
– А кто тебя завтра берёт?
– Александр Степанович.
Я умолкаю.
– Серьёзно?
– Ага. Мама ругаться пошла, а они говорят: ничего не можем поделать. У Игоря Марковича плановая операция в другой больнице.
Игорь Маркович – простой как яблоко. Александр Степанович – важный как пудинг. Игорь Маркович говорит так: «Да-да, у вас перелом черепа и ушиб головного мозга. Но вы не волнуйтесь – череп у вас прекрасный, заживёт через полгода. Даже рентген повторять не будем». А Александр Степанович поднимает брови и кричит: «Ваш сын упал с кровати?! Ну всё, вполне возможен летальный исход!»
– Ему бы самому сделать летальный исход, – бурчит Аня. – В смысле, чтобы вылетел из больницы за то, что половину мам до приступа довёл, хотя сам ничего не соображает.
Говорят, Александр Степанович оперирует не очень хорошо. Он из общей хирургии. Я слышала, что его оттуда выгнали. А у нас как раз врачей не хватает.
Выглядит он солидно. У него седина и дорогие халаты. А Игорь Маркович – молодой, немножко неловкий и рассеянный, в мятой зелёной рубашке. Но мама говорит, что он лучший на свете хирург, который ничего не боится. А Александр Степанович от серьёзных случаев в ординаторской под пледом прячется.
Так что я не удивляюсь, что Анина мама ругаться пошла. Хотя она вообще поругаться любит.
Жучок тоже за Аню переживает.
– Давайте что-нибудь сделаем? – предлагает он.
– Что? – спрашиваю я. – Мы же дети.
– Точно. А как хулиганят дети?
– Ну, пастой друг друга мажут зубной. Окна выбивают. Прячутся.
– Точно. Вот пусть Александр Степанович и спрячется. А мы ему поможем.
– Гениально! – расплывается Аня в улыбке, когда я пересказываю ей план Жучка.
Когда она улыбается, то сразу делается неимоверно хорошенькая. Даже забываешь, что она лысая. Куклы Беби Бон вон тоже лысые, а такие милые, просто прелесть. И стоят по пять тысяч.
Ночью мы отпрашиваемся в туалет. Никто ничего не подозревает. Во-первых, мы лежим в разных палатах: я – в обычной, Аня – в интенсивке [1] .
Во-вторых, нейрохиругическое ночью ничем не отличается от дневного. И свет горит, и сёстры бегают. Люди попадают в автокатастрофы и днём и ночью. Повреждают головы в любое время суток.
1
«Интенсивка» – палата интенсивной терапии, куда пациенты попадают сразу после операций, чтобы находиться под неусыпным контролем медсестёр и врачей, или где получают химиотерапию дети, страдающие раковыми заболеваниями.
Вот и сейчас, пока мы крадёмся вдоль стенки к ординаторской, где спит Александр Степанович, распахивается входная дверь. Аня хватает меня за локоть.
В проёме двери – священник в светлой одежде. В одной руке у него церковная штука, кажется, называется «кадило». Он заходит и шагает в сторону. За ним въезжает каталка. Священник кладёт свободную руку на того, кто лежит на каталке, завёрнутый в простыню. Две женщины в платках проталкивают каталку в отделение. Они застывают у входа, их губы шевелятся.
Оцепенев, смотрим на того, кто завёрнут.
– Папа… – стонет он. – Папа, я боюсь. УЗИ… больно делают?
– Нет, – отвечает священник, размахивая кадилом, – совсем не больно!
В другой раз мы бы засмеялись, но я вижу кровь, которая сочится сквозь простыню. К ним уже спешат сёстры и анестезиолог.
– Срочно в операционную! – кричит он. – Александр Степанович просил не будить. Бегите вниз, там Игорь Маркович, кажется, с бумагами задержался.
– Думаешь, они не хотят его будить, чтобы он выспался? – шепчет Аня, провожая глазами пролетающую мимо каталку. – Нет! Просто ему нельзя доверять серьёзные случаи, – убеждённо говорю я, – и тебя мы ему не доверим.
Через минуту мы стучимся в дверь ординаторской.
– Только быстро! – отзывается из-за двери Александр Степанович.
Он лежит на диване, укрывшись пледом, и щёлкает пультом от телевизора. Рядом на табуретке – газета, на газете – банка с вареньем, из банки торчит столовая ложка.
А там над мальчиком священник кадилом машет.
– Александр Степанович, – говорит Аня заготовленную фразу, – я завтра на двенадцать назначена. Можно я зубы почищу?
– С ума сошла? – спокойно спрашивает Александр Степанович. – А вдруг проглотишь пасту?
– Ей что, пять лет? – сердито шепчет мне на ухо Жучок.
– Александр Степанович! – громко говорю я. – Игорь Маркович, кажется, по ошибке ваш халат надел. Он такой рассеянный…
Аня отступает, как будто испугавшись. Хирург отбрасывает плед и спешит к огромному платяному шкафу с надписью: «Для ординаторов». Он открывает дверцы, вытягивает вперёд руки, перебирая халаты. Я шагаю вперёд и изо всех сил толкаю его в спину.
Ай!
Он падает на колени в халаты лицом. Я снова толкаю его, и он заваливается набок. Места в шкафу полно. Пока он не опомнился, я запихиваю его ноги в шкаф, захлопываю дверцы и запираю на ключ. Он только негромко кряхтит там, в шкафу.