– Давай для начала поговорим с врачом.

Я задумалась. Несмотря на невероятность его гипотезы, в ней, безусловно, что-то было. Что-то, не позволявшее так просто от нее отмахнуться.

– Если у врача были люди из органов, ее наверняка предупредили, что ей следует держать язык за зубами. Значит, ничего она нам не скажет.

– Это как спрашивать, – пожал он плечами, я взглянула на него с недоумением, вдруг подумав, что за короткое время нашего знакомства в нем произошли удивительные перемены. От растерянности и детской беспомощности и следа не осталось, тоска из глаз исчезла. Сейчас рядом со мной сидел решительный мужчина, абсолютно уверенный в своих силах. И я понятия не имела, как к этому отнестись. То есть, конечно, здорово, что в трудную минуту можно опереться на мужское плечо, но… Вот об этом «но» я предпочла не думать. Потому что в первое мгновение, услышав его ответ, чуть было не спросила: «Чем ты раньше занимался?» – и прикусила язык, напомнив себе, что у Павла с памятью куда худшие проблемы. И все-таки остатки здравого смысла у меня сохранились и даже бунтовали. Мне хотелось, чтобы кто-то просто и доходчиво растолковал, что за чертовщина творится. Меня бы вполне устроили глюки на почве алкоголя и внезапное ухудшение памяти в результате вирусной инфекции, и никаких тебе ребят с удостоверениями. Я даже готова согласиться с тем, что сцена в клинике мне привиделась. Да, были там двое в серых костюмах, заходили в лабораторию, а слова девушки, сказанные по телефону, я с перепугу поняла неправильно. Тогда останутся только сны и одинаковые татуировки. А здесь и объяснять особенно нечего. Совпадение, не более того, а сны – это сны, и относиться к ним серьезно – глупо.

– Идем, – позвал Павел, прервав мои размышления, поднялся со скамьи и добавил: – Я провожу тебя домой.

Недавний испуг прошел, теперь было даже странно, что разговор с парнем из салона тату мог произвести на меня столь сильное впечатление. Еще вопрос, следует ли ему верить. Надо полагать, я, как и многие на моем месте, предпочла бы просто закрыть глаза на проблему, нежели с ней разбираться. Павел, в отличие от меня, был настроен решительно. Оно и понятно. Павел сказал, что для него это шанс выяснить, кто он и откуда. По непонятной причине его присутствие стало вдруг меня тяготить, хоть я и подозревала: как только мы расстанемся, я пожалею, что его нет рядом. Человеческая натура весьма противоречива, а моя, как выяснилось, в особенности.

– Завтра я буду ждать тебя в обеденный перерыв возле офиса, и мы заглянем в клинику, – сказал он, я молча кивнула. В этот момент мы как раз переходили дорогу, и взгляд мой задержался на вывеске «Антиквариат».

– Это здесь, – сказала я.

– Что? – не понял Павел.

– Я тебе рассказывала о странном типе с пуделем.

Павел пожал плечами, явно не придав значения моим словам. А я по мере приближения к «Антиквариату» стала испытывать беспричинное беспокойство. Когда мы поравнялись с массивной дверью, причина не замедлила появиться. Несмотря на поздний час, на застекленной двери висела табличка «Открыто», а вот свет в магазине не горел, точнее, он слабо пробивался из задних помещений, скорее всего из коридора. Я замерла, таращась на табличку.

– В чем дело? – спросил Павел, не понимая, с какой стати я вдруг остановилась.

– Который час? – вопросом на вопрос ответила я.

– У меня нет часов, но, думаю, около двенадцати.

Я достала мобильный и взглянула на дисплей.

– Без пятнадцати двенадцать. А магазин работает до 20.00.

– Может, просто забыли убрать табличку? – пожал плечами Павел и тут же нахмурился. – Сигнализация не включена. Странно. Магазин без охраны не оставят, хотя, может, хозяин решил сегодня задержаться?

Он поднялся по ступенькам и потянул дверь на себя, я с трудом сдержала крик «Не надо!» и поднялась следом за Павлом. Он вошел в полумрак магазина и позвал:

– Есть кто-нибудь?

Ответом ему была тишина, такая глубокая, что заподозрить здесь присутствие живых существ, не только человека, но даже кошки, было проблематично.

– Странно, – пробормотал Павел.

– Идем отсюда, – прошептала я, вцепившись в его локоть. И тут увидела ботинок, торчавший из-за дивана. Обычный мужской ботинок из светло-коричневой кожи. И не сразу сообразила, что сам по себе ботинок не может находиться в таком положении.

Павел на него тоже обратил внимание, шепнул:

– Стой здесь. – И направился к дивану, а я с сильно бьющимся сердцем устремилась за Павлом, плохо соображая, что делаю.

Между диваном в стиле ампир и креслом лежал альбинос. Открытые глаза смотрели в потолок, шея была неестественно вывернута. Странное дело, я не заорала при виде покойника, не рухнула в обморок. Недавнее волнение сменило подозрительное спокойствие.

Я наклонилась к трупу, некоторое время его разглядывала и произнесла:

– К нему подошли сзади и сломали шею. Либо он не ждал нападения, либо убийца действовал бесшумно, что маловероятно. Если бы альбинос в последний момент повернулся, то положение тела было бы другим, – выдав эту тираду, я едва не икнула с перепугу, сообразив, чт'o только что сказала. Откуда бы мне это знать, если ранее жертв преступления я никогда не видела?

Павел как будто вовсе не обратил на сей факт внимания. Кивнул, соглашаясь, и сказал:

– Чтобы сломать человеку шею, надо обладать не только силой, но и умением, – после чего прошел к входной двери, закрыл ее на щеколду и перевернул табличку. – Вдруг еще кто-то проявит любопытство, – шепнул он, возвращаясь.

С моей точки зрения, то есть с точки зрения среднестатистической девицы, нам следовало бежать отсюда без оглядки или вызвать милицию, что было бы правильнее, но вместо этого я продолжала разглядывать труп. Выпрямилась и кивнула в сторону коридора:

– Там кабинет хозяина.

Не сговариваясь, мы пошли туда. В глубине коридора возникли две смутные тени, Павел замедлил шаг, и я предупредила:

– Это зеркало, большое, во всю стену.

Дверь кабинета была открыта, горел верхний свет и настольная лампа. За столом в кресле сидел хозяин магазина, запрокинув голову и раскинув руки, словно собирался заключить нас в объятия. Глаза его были закрыты, лицо спокойное, как у спящего, однако сразу стало ясно: мужчина мертв. На столе ближе к краю лежал листок бумаги, вырванный из гроссбуха, на нем размашистым почерком было написано: «Я пришел».