– Уже иди. Тебе еще долго ехать. Будь осторожен.

Мы обнялись. Но Алеша не ушел сразу. Он стоял напротив нашего окна, пока не тронулся поезд. Он шагал за нашим окном, быстро отставая. Все на перроне и в поезде долго махали руками. Отец снова предложил полезть наверх. Я попросил его сделать это позже. Я хотел посмотреть на расстоянии ночные Черновцы.

Когда поезд пересек мост, открылась панорама ночного города. Множество разноцветных огней делало его похожим на огромную и богатую новогоднюю елку. Прижавшись лбом к вагонному окну, я пытался определить, в каком месте светится окно, где живет на квартире брат.

Впоследствии я не раз ездил в Черновцы с отцом и самостоятельно. В одну из таких поездок с отцом я стал свидетелем удивительной, почти невероятной встречи. Втроем мы ходили из магазина в магазин в поисках брюк для Алеши и меня. Со мной вопрос решился в первом же магазине. Нежданно меня одели в великолепный костюм серо-зеленого цвета. Даже на вырост было всего лишь чуть-чуть.

Алеша придирчиво осматривал множество брюк, висящих на зажимах, оценивая ширину штанин и пояс. При этом материал, из которого пошиты брюки, обязательно должен был быть с только что появившимся лавсаном. Как будто его в институт без таких брюк не пустят.

Выбрав, наконец, брюки, мы вышли из магазина. У первого же перекрестка отец внезапно повернулся и окликнул:

– Иван!

Невысокий плотный мужчина оглянулся. Несколько секунд он недоумевающе осматривал людей. Наконец его взгляд задержался на отце. Потом с криком бросился к отцу с раскрытыми объятиями:

– Николай! Вот уж не надеялся!

Они обнялись, отошли к стене здания и оживленно говорили, кого-то вспоминая. Потом Иван сделал приглашающий жест вдоль улицы. Отец отрицательно покачал головой, показывая на нас. Лицо отца все время было непривычно растерянным. Он у нас вообще никогда не терялся.

Поговорив, Иван достал из внутреннего кармана пиджака авторучку и блокнот. Написав что-то, он вырвал листок и протянул отцу. Потом он быстро написал что-то под диктовку отца. Как выяснилось потом, обменялись адресами. Обнявшись на прощанье, они разошлись. Лицо отца не покидала растерянность, несмотря на радость от встречи.

– Ты чего растерялся? Кто это?
– спросил Алеша.

– Понимаешь? Мне показалось, что это заготовитель со Львова. Тот приезжал к нам в колхоз весной закупать вино. Тоже Иван. А оказалось, что это мой однополчанин, с которым мы были в одном расчете во время боев за Берлин. А потом до июля нас постоянно назначали вместе в караул под Берлином, охраняли какую-то шахту. Дикусар! Только сейчас вспомнил фамилию! А он и написал! Дикусар! Сейчас работает начальником в Сторожинецком лесничестве. Почему я его окликнул? Ведь не похожи даже. Заготовитель ниже и толще.

Сейчас я, как медицинский психолог, объяснил бы отцу, почему он окликнул бывшего однополчанина, не узнав его. Сработал импульс подсознательного опознавания.

Но чаще отец провожал меня в Дондюшаны, покупал билет и, сажая меня в вагон, вместе с билетом вручал проводникам, дореформенных шестьдесят первого, пять рублей. Я волочил чемодан по проходу, находил место. Проводники укладывали чемодан в багажный ящик, а я старался сесть так, чтобы сидеть или лежать над моим чемоданом.

В Черновцах меня встречал Алеша. Чаще всего в городе я был предоставлен сам себе. Алеша рассовывал по моим карманам рубли и копейки и отправлялся на занятия. А я бродил и ездил по городу, изучая его географию. Я стал ориентироваться в старых улочках, точно зная, в какую сторону мне необходимо идти.

У меня тринадцатилетняя внучка Оксана. Мне было столько же, когда я ездил в Черновцы один. Мне невозможно представить, что в нынешнее лихое время ее возможно отпустить почти за двести километров. Одну. Особенно в сегодняшнюю Украину. А тогда ездили самостоятельно и девочки. Конечно, родители беспокоились, но не было страха, что ребенок останется незащищенным законом и обществом. Время было другое, и мы тоже были другими.

А пока я, ничего не опасаясь, бродил по городу. На Кобылянской, целиком пешеходной улице, я заходил в бубличную, где на глазах посетителей в прозрачной камере в горячем масле жарились пышные и румяные пончики, которые подавали под сахарной пудрой.

Я заходил во все магазины, выбирая себе канцелярские товары для следующего класса. Ходил в кино в мой любимый "Жовтень". Фильмы "Летят журавли" и "Карнавальная ночь" я впервые посмотрел в этом кинотеатре. Катался на трамвае по всему маршруту со странными тогда для меня названиями: "Прут - Рогатка".

Познакомившись с ребятами со двора, где жил Алеша, ходил с ними пешком в глухой, почти дикий парк Шиллера. На берегу Клокучки, речушки, больше похожей на ручей, мы копали червей. А назавтра с этими же ребятами отправлялся на Прут ловить пескарей и голавлей. Иногда попадалась марена. Ее сразу выбрасывали, поджидающим поживы у воды, собакам. Говорили, что марена ядовитая.

Меня, сельского тринадцатилетнего подростка никто не пытался толкнуть, обидеть, унизить. Никто из тех ребят не кичился своим городским происхождением. Наоборот, с любопытством расспрашивали о селе. Как растет горох, как делают творог и масло? А когда я обыграл почти весь двор в настольный теннис, меня спросили: