– К черту!
– сдержанно отозвался Виктор.

Они попрощались.

3

Виктор спустился в вестибюль и подошел к поджидавшим его Солотову и Истцову.

– А что, Артем - уже уехал?
– спросил он.

– Нет. Пошел машину греть, - ответил Истцов.

– У тебя во сколько самолет?
– спросил его Виктор.

– В шестнадцать сорок пять.

– Ну, давай! Когда будешь назад?

– Рассчитываю дня за три-четыре обернуться.

В вестибюль вошел Федоров и направился к ним.

– Кому - куда? Могу подвезти, если по пути - предложил он.

– Мне - в Институт картографии,- сказал Солотов.
– Обещали подготовить космические снимки.

– А это - где? Гороховский, кажется...

– Да.

– Поехали. А я потом в Министерстве обороны. Надо провентилировать вопрос насчет бетонки. Она у них все равно простаивает.

– А надолго вы со своими делами?
– спросил Виктор.

– Я часа на два-три, - сказал Солотов.
– А что?

– Да надо бы встретиться вечерком, в спокойной обстановке за рюмочкой чайку поговорить. Станислав не может: он улетает. А вы как?
– спросил Виктор остальных.

– Я за, - решительно поддержал его предложение Федоров.
– А где?

– Можно у меня в номере, - предложил Солотов.
– Гостиницу "Алтай" знаете? Милости прошу. Корпус семь, номер триста тридцать девять. Во сколько?

– Давайте часов в семь.
– Виктор повернулся к Федорову.
– Сможешь?

– Постараюсь, - ответил Федоров.

– Значит, договорились. А ты, Станислав, когда вернешься, позвони, - обратился Виктор к Истцову и протянул ему руку.

– Хорошо. Пока.
– Истцов крепким рукопожатием комсомольского функционера со стажем сдавил ладонь Виктора, затем также энергично пожал руки остальным и направился к лестнице, ведущей на этажи.

– А тебе, Виктор, куда?
– обратился Федоров к Кораблеву, когда они втроем вышли на крыльцо.
– А то, если смогу, подброшу.

– Я пройдусь пешочком, - сказал Виктор.

– Ну, тогда - до вечера.

Федоров и Солотов сели в стоящую около подъезда "копейку", машина резко рванула с места и через мгновение скрылась за поворотом.

Виктор постоял немного в раздумье и направился к площади Ногина, пересек ее и по Китайскому проезду спустился к Москворецкой набережной.

Москва-река, как и сто, и двести лет назад, неспешно катила свои воды мимо большого города, безучастная к его заботам, радостям и печалям. Странные чувства испытывал Виктор, стоя у парапета и наблюдая за игрой солнечных зайчиков на поверхности воды.

Казалось - вот... Наконец, свершилось то, чего он добивался столько лет, обивая пороги кабинетов партийных начальников самого разного ранга, убеждая, доказывая жизненность проекта, выслушивая обвинения в своей некомпетентности, а часто - и во вредоносности своих предложений, идущих вразрез с линией партии. Если все, что он услышал сегодня, не сон, то вожделенная цель достигнута.

Но ликования не было. Не было даже простой удовлетворенности. Вместо этого были апатия и всплывающее откуда-то из глубин сознания иссушающее душу сомнение в нужности, достойности идеи. Идеи, составлявшей на протяжении последних лет смысл его жизни, а сейчас вдруг показавшейся ему абстрактной, лишенной содержания, а потому легко уязвимой для критики. И еще где-то в подсознании зрела щемящая тревога, что эти апатия и неуверенность будут преследовать его теперь постоянно.

Он не осознавал в тот момент, что это его состояние есть результат эмоциональной перегрузки, которую он испытывал все последние месяцы, что пройдет время - и эта тревога уйдет, восстановятся уверенность в правильности выбранной цели, он укрепится в решимости идти ради ее достижения до конца и шагнет навстречу своему будущему другим: духовно окрепшим, более жестким и расчетливым. Но это будут те жесткость и расчетливость, без которых не может быть настоящей ответственности. Ответственности за большое дело и за людей, доверивших ему свои судьбы...

4

Закончилось очередное заседание высшего политического руководства страны. Переговариваясь на ходу, члены Политбюро и секретари ЦК направились к выходу.

Дождавшись, когда все выйдут из зала заседаний, Белов подошел к началу длинного стола, к тому месту, где сидел Генеральный секретарь, и встал в ожидании. Толмачев собрал разложенные на столе бумаги, уложил их в папку, с шумом захлопнул ее и только тогда поднял глаза на стоящего перед ним Белова.

– Вы что-то хотели сказать?
– спросил он его.

Тщательно подбирая слова, понимая, что вот сейчас, в эту минуту решается судьба проекта, и, осознавая ответственность момента, свою ответственность за будущее Полигона, а, может быть, и за будущее страны, Белов произнес:

– Я хотел бы вас просить... чтобы вы меня приняли по одному очень важному вопросу.

– Что за вопрос?

– Вопрос непростой, - ответил Белов и после непродолжительной паузы продолжил.
– Он требует обстоятельного разговора, поэтому я просил бы вас назначить мне время для отдельной беседы. Мне нужно минут двадцать, чтобы изложить суть.
– Он помолчал еще немного, собираясь с духом, после чего решительно продолжил.
– Мне кажется, наши комсомольцы засиделись, забюрократились. Нужно им немного встряхнуться. Что если выделить им триста-четыреста тысяч квадратных километров необустроенных, пустующих земель - и пусть осваивают, обустраивают, приспосабливают под жилье, пусть строят там новую жизнь.