Но, возразятъ намъ, все это нисколько не касается до современнаго героя; онъ знаетъ, что «бракъ для многихъ – святое отношенiе, для другихъ – полюбовное насилiе жить вмст, когда хочется жить врозь, и совершеннйшая роскошь, когда хочется и можно жить вмст», какъ говоритъ докторъ Круповъ. Отчего же онъ боится брака? – а онъ непремнно боится его, боясь любви, страшась любовнаго признанiя. Чтоже иное можетъ поставить его въ такое неловкое и пошлое положенiе, удержать выраженiе чувства, которымъ переполнено его сердце и которое противъ его воли рвется наружу? Брака боится онъ по причинамъ нравственнымъ и экономическимъ. Мы скажемъ нсколько словъ какъ о тхъ, такъ и о другихъ.

Если чувство любви, разъ или нсколько разъ посщающее душу человческую, по самой сущности своей преходяще и измнчиво, то сама жизнь, какъ сложилась она и какъ выработываетъ нравственный характеръ человка, еще боле доказываетъ преходящiя и измнчивыя свойства этого чувства. Съ самыхъ древнихъ временъ поэты жалуются на мимолетность и непостоянство любви, а блаженства, доставляемыя ею, таковы, что человкъ желалъ бы сохранить ихъ вчно. Убитый сомннiемъ, заденный рефлексiей, обманутый въ лучшихъ надеждахъ своихъ и упованiяхъ, современный герой съ тмъ же духомъ сомннiя относится къ этому чувству, какъ ко всмъ остальнымъ. Всю жизнь свою онъ пьетъ изъ чаши, отравленной отрицанiемъ, ядомъ пропитанъ весь его организмъ, мысль, чувство, воля; въ его смх слышатся саркастическiе звуки, въ его наслажденiяхъ замтны слды иронiи. Горячо забилось его сердце отъ встрчи съ женщиной, безпощаднымъ анализомъ подтачиваетъ онъ готовое распуститься чувство, и кончаетъ тмъ, что не вритъ въ него, не вритъ въ себя, не вритъ въ любимую женщину, какъ Гамлетъ, сомнвающiйся въ любви Офелiи. Можетъ ли для человка, такимъ образомъ настроеннаго, свтло рисоваться будущее, когда онъ неспособенъ по природ своей наслаждаться настоящимъ и отравляетъ его отрицанiемъ? А безъ спокойнаго и свтлаго взгляда на будущее, безъ крпкой вры въ него, въ свою силу сдлать его отраднымъ и счастливымъ, нельзя ршиться даже на такой повидимому невеликiй подвигъ, какъ признанiе въ любви. А обязательства, соединенныя съ словомъ, а свобода, а прочiя стороны и области жизни! Любовь не можетъ наполнить всю ее; она захватитъ и унесетъ съ собою далеко не все, остальное она можетъ только согрть, освтить. Такъ ли бываетъ, оглянитесь кругомъ. Много ли вы найдете примровъ, которые подтверждали бы, что слдуемая за любовью семья есть участiе двухъ во всемъ, а не исключенiе двухъ изъ всего; средство примиренiя съ окружающею средою, а не борьба вчная, непримиримая – борьба двухъ противъ всхъ? Человкъ надвшiй на себя брачныя узы, считается чуть ли не погибшимъ для общаго дла; много будетъ хлопотъ у него у себя дома, чтобы удлить часть своей дятельности и своего времени на что – либо выходящее изъ интересовъ его семьи.

Съ глубокимъ сочувствiемъ объясняемъ мы причины, подъ влiянiемъ которыхъ сложился нашъ герой; мы страдаемъ за него, но и стыдимся за его малодушiе и безхарактерность. Оправдать его, примириться съ нимъ мы все – таки не можемъ во имя того идеала, во имя того высокаго нравственнаго достоинства, для достиженiя котораго мы вызываемъ его на борьбу съ окружающею его средою. «Слово и дло!» повторяемъ мы ему: «слово и дло!» а слова его были таковы, что рождали въ насъ увренность въ его способности на дло. Онъ обманулъ насъ, онъ обманулъ автора.

Другiя причины, сказали мы, по которымъ боится онъ брака, экономическiя соображенiя, – вопросъ запутанный и сложный. Потребность любви есть естественное, неизмнное свойство человческаго организма; право на нее принадлежитъ къ числу естественныхъ правъ человка. Законъ дозволяетъ пользоваться этимъ правомъ только посредствомъ брака, гражданскаго учрежденiя, освящаемаго церковью. Бракъ отнимаетъ значительную долю личной свободы и вмняетъ обязательства, которыя всми добросовстно выполнены быть не могутъ и становится привилегiей для избранныхъ; и между тмъ какъ любовь осталась естественнымъ правомъ всякаго человка, – любовь «законная», право имть семью становится роскошью. Рядомъ съ законнымъ учрежденiемъ стоятъ обычаи, невошедшiе въ законъ, породившiе особаго рода отношенiя и тысячи несчастныхъ жертвъ, отверженныхъ обществомъ, породившимъ ихъ и относящимся къ нимъ съ самымъ безчеловчнымъ и несправедливымъ презрнiемъ. Къ обязательствамъ, налагаемымъ бракомъ, честный человкъ не можетъ не относиться серьозно; они остались бы для него обязательствами и помимо этого учрежденiя, какъ бы они ни сковывали его свободу. Но жить одному и жить семьей – это дв вещи розныя. Если человкъ живетъ своей работой и работа въ состоянiи дать средства существованiя ему одному, то женившись, онъ долженъ обезпечить все семейство или работать по крайней мр въ два раза больше. Возможно ли это, и если возможно, то легко ли? О содйствiи со стороны женщины здсь не можетъ быть и рчи. Если она гд и раздляетъ бремя семейное вмст съ мужчиной, то вовсе не въ той сред общества, въ которой вращается современный герой. Стало – быть и соображенiя экономическiя заставляютъ задуматься при произнесенiи любовнаго признанiя. Художники рдко останавливаются на этой проз жизни; они любятъ обходить ее, предчувствуя, что и безъ нея выводимый ими герой погрязнетъ довольно глубоко въ житейской пошлости. Вотъ новый источникъ для его рефлексiи и сомннiя, который обойденъ быть не можетъ. Помимо этого вопроса онъ иметъ право на любовь, но освободиться отъ обязательствъ, налагаемыхъ ею, онъ тоже не можетъ: а это право и эти обязанности несовмстимы, не укладываются; отсюда опять борьба, требующая силы и энергiи, какъ бы поступить онъ ни ршился. Но существованiе всхъ этихъ причинъ не приводитъ къ оправданiю героя. Все это должно было быть ему извстно и до встрчи съ двушкой. Безхарактерность и трусость его остаются тою же безхарактерностью и трусостью, и ломать и мять святое и чистое чувство все – таки не приходится; уничтожать свое собственное достоинство – тоже. Я нарочно не отдляю того рокового, трагическаго случая, когда любовь является между мужчиной и женщиной уже несвободными; по зрломъ обсужденiи и тутъ потребуется таже ршительность и твердость воли для прекращенiя того тяжкаго положенiя, въ какомъ очутились лица столь часто повторяющейся на нашихъ глазахъ драмы.

Не знаю съ достаточной ли ясностью объяснилъ я причины, ставящiя нашего героя въ такое непрiятное и тяжолое положенiе. Правда, он выработаны самою жизнью и нашимъ воспитанiемъ. Объясненiе это еще весьма недавно вполн удовлетворяло насъ. Мы страдали вмст съ героемъ и всю вину слагали съ него на жизнь и среду, его окружающiя. Пришло иное время, прежнее объясненiе не успокоиваетъ насъ. Чтоже это въ самомъ дл? Все среда да среда зала! Да разв среда творится безусловно, сама собою, безъ всякаго влiянiя на нее человческой воли? Чт'o бы ни говорила намъ естественная метафизика о вчныхъ и неизмнныхъ законахъ причинности, объясняющихъ все на свт, геройское самоотверженiе и грубйшiй эгоизмъ, – также естественно и законно то явленiе, что мы недовольны этимъ объясненiемъ, не удовлетворяемся его примиряющимъ характеромъ и требуемъ подвига, дла. Слова эти тоже слышатся всюду, носятся въ нашей атмосфер…

Это недовольство всми прежними, примиряющаго свойства объясненiями должно было проявиться прежде всего въ художественныхъ литературныхъ произведенiяхъ, но къ сожалнiю, попытки эти были безуспшны. Да и не могло быть иначе. Поэтическое произведенiе изображаетъ жизнь, воспроизводитъ ее. Стремленiе художника создать чт'o—либо несуществующее еще въ жизни будетъ безуспшно. Образъ, готовый пожалуй сложиться, но несложившiйся еще, окажется блднымъ и безжизненнымъ. Литература въ этомъ отношенiи совершенно иметъ вс свойства зеркала; она отражаетъ въ себ все происходящее въ жизни, но отражаетъ наилучше т явленiя, которыя составляютъ дйствительную сущность жизни, какъ зеркало, которое ясне всего отражаетъ прямо находящiйся противъ него предметъ и мене ясно отражаетъ предметъ, находящiйся въ отдаленiи, на окраин комнаты.

Въ жизни только чувствуется потребность иныхъ людей, иныхъ длъ, только слышится голосъ: «довольно словъ! мы потеряли уже доврiе къ нимъ; дайте намъ подвиговъ!» но въ дйствительности нтъ еще героевъ, настоящихъ людей, и потому въ попытк сложить будущiй, страстно желаемый и трепетно ожидаемый образъ героя всегда будутъ слышаться фальшивыя ноты. Прошу васъ вспомнить хоть одинъ только примеръ, представляемый героемъ въ повсти г. Тургенева «Наканун»: осталось ли довольно имъ общественное сознанiе, помимо иныхъ, совершенно постороннихъ красотъ, представляемыхъ повстью? Противъ героя, изображоннаго въ ней, ничего сказать нельзя; но чувствуете ли вы, какимъ диссонансомъ отдается онъ въ окружающей насъ жизни? Это герой не нашего романа. Гораздо боле сочувствiя возбуждаютъ въ насъ герои другихъ повстей того же писателя. Въ нихъ нтъ такой рзко бросающейся въ глаза неправды. Мы недовольны въ нихъ только тмъ, что они обманываютъ насъ, что сложившееся въ душ нашей убжденiе въ свойствахъ и характер ихъ оказывается несостоятельнымъ при первомъ соприкосновенiи ихъ съ дйствительной жизнью, когда она потребуетъ отъ нихъ заявить дломъ то, о чемъ такъ умно, такъ краснорчиво говорятъ они; что авторъ не умлъ подмтить въ нихъ тхъ необходимо замтныхъ чертъ, которыя бы не оставляли въ душ нашей сомннiя, что они поступятъ дйствительно т`aкъ и ни въ какомъ случа иначе; что онъ самъ обманывается ихъ геройствомъ, увлекаемый симпатiей къ нимъ и духомъ всеобъемлющаго объясненiя и оправданiя. Но отсутствiе въ нихъ этихъ необходимыхъ чертъ не уничтожаетъ еще всей правды; герой живетъ дйствительно въ той знакомой намъ сред, которую съ такимъ искуствомъ, съ такою поэтическою прелестью воспроизводитъ г. Тургеневъ.

Между тмъ оставаться и въ прежнемъ двусмысленномъ относительно новыхъ требованiй положенiи невозможно. Необходимо выйти изъ смшной и пошлой безхарактерности, изъ этой удушливой болзни воли, изъ неспособности на какое бы то нибыло дло. Герой повсти, послужившей причиной моего спора съ вами, ршилъ трудный вопросъ, нашолъ страстно желаемый выходъ, но куда?.. въ простое, мщанское счастьице, на томъ основанiи, что онъ самъ сходитъ съ подмостковъ и идетъ въ толпу; мильоны – де живутъ съ единственнымъ призванiемъ – честно наслаждаться жизнью. Да чтожъ изъ этого, что наслаждаются? И животныя честно наслаждаются жизнью. И что значитъ для героя честно наслаждаться жизнью? Ходитъ исправно въ департаментъ, не пьянствовать, не играть въ карты, не воровать и не брать взятокъ, не развратничать? Даже и эти добродтели уже выше мщанскихъ требованiй; чмъ же удовлетворяется герой нашъ? Такъ можетъ – быть онъ не объявляетъ и претензiй на боле широкiя, на боле высокiя человческiя свойства: вдь онъ разжаловалъ себя изъ героевъ въ простые смертные; можетъ – быть онъ и не думалъ никогда выходить изъ толпы и не мечталъ быть героемъ; можетъ – быть никакiе интересы, выходящiе изъ сферы мщанскихъ стремленiй, не были ему знакомы, сердце его никогда не отзывалось на нихъ, горизонтъ его мысли никогда не расширялся дале этихъ стремленiй? Нтъ, на свиданiи съ невстой своей онъ только лазаря корчитъ, неподозрвая, что этимъ обнаруживаетъ онъ все свое безсилiе и прочiя дрянныя свойства. Не подступали бы мы къ нему съ такими вопросами и требованiями, еслибы онъ былъ гоголевскiй сапожникъ Готлибъ изъ Гороховой или милйшiй Акакiй Акакiевичъ. Нтъ, онъ обманулъ насъ и не скроетъ отъ насъ своей пошлости. Подойдемъ къ нему поближе. Нравственныя свойства его обнаруживаются имъ при столкновенiи съ его прiятелемъ или другомъ художникомъ, который вамъ такъ понравился, и при противоположенiи этихъ двухъ характеровъ. Сомнваться въ благородныхъ чувствахъ нашего героя мы не имемъ права, судя по тмъ даннымъ, которыя представилъ намъ авторъ. Мы можемъ только найти нсколько вялымъ и неповоротливымъ его умъ, которому не подъ силу разоблачить остроумнйшiе парадоксы его прiятеля – Мефистофеля; но, судя по влiянiю героя на своего прiятеля, влiянiю, основанному на высокихъ и честныхъ его убжденiяхъ, слдуетъ заключить, что герой одаренъ дйствительно сильнымъ и благороднымъ характеромъ. Пройденная имъ жизнь еще боле убждаетъ насъ въ этомъ. Его негодованiе противъ вчнаго гореванья, противъ никому ненужной тоски, противъ безпредметнаго отчаянiя, противъ мрачнаго взгляда на жизнь и доморощенной байроновщины показываютъ намъ, что онъ освободился отъ романтической золотухи, занесенной на нашу почву и такъ жестоко мучившей недавне поколнiе; герой – человкъ дйствительной, реальной жизни, онъ стоитъ съ требованiями отъ нея простыми и здравыми. Онъ хорошо понимаетъ столь употребительное выраженiе, которымъ нын снимается съ личности всякая отвтственность: «среда зала»; онъ прямо обвиняетъ прiятеля въ софизмахъ и дiалектик и требуетъ съ него слово перемнить жизнь, взглянуть въ будущее, сдлать запасъ на старость, которая иначе станетъ смотрть на «веселенькiе пейзажики», наконецъ будитъ его совсть. Всеотрицающiй духъ Мефистофеля задумывается надъ этимъ словомъ и язвительная, саркастическая улыбка застываетъ на устахъ его при этомъ «реальномъ» для него слов. Напрасно! Эфектъ потерянъ безполезно, потомучто никакая совсть не выдержитъ мефистофелевской дiалектики; вдругъ явилось ни съ того ни съ сего слово, которымъ играть нельзя. Пейзажикъ этотъ удивилъ меня, но я впрочемъ примирился съ нимъ на слдующей страниц, когда узналъ, что если Мефистофеля уже слишкомъ безпокоитъ совсть и дерзко спрашиваетъ его: «впередъ не будешь?» то онъ въ бшенств отвчалъ: «буду, непремнно буду!» Этимъ была возстановлена правда отрицанiя. Безразличiе, индиферентизмъ, апатiя прiятеля возмущаютъ нашего героя, а эта апатiя и неспособность ни къ какому длу и составляла отличительную черту героевъ прошлаго поколнiя, противъ которыхъ возстало общее сознанiе. Чего можно ожидать отъ людей, которые не чувствуютъ злости ко злу, расположенiя къ добру, которые разучились смяться даже, которыхъ совсть не мучитъ, про которыхъ смло можно сказать, что они сгнили? Ничего отрицательнаго, ничего положительнаго, полное безразличiе; трудъ, отечество, любовь, свобода, счастiе, слава – пустые звуки; одинъ эгоизмъ, полный, безапеляцiонный эгоизмъ, да и того нтъ, потомучто эгоизмъ этотъ не влечетъ за собою ни довольства, ни наслажденiя, ни чувства собственнаго достоинства. Намъ понятно это болзненное сомннiе, это полное отсутствiе надежды и вры, это безсилiе, возбуждающее состраданiе, потомучто мы сами прошли чрезъ этотъ фазисъ развитiя, потомучто знаемъ вс скрытыя и глубокiя раны этой болзни; знаетъ это хорошо и герой нашъ. Надобно думать, что послдующiй фазисъ будетъ совершеннйшiй, что новая форма мысли и чувства ближе къ истин и идеалу – увидимъ. Несостоятельность же печоринскаго разочарованiя оказывается немедленно по предложенiи ему какого – либо средства для прекращенiя такого жалкаго и безполезнаго существованiя. Такое же средство предложилъ герой нашъ своему прiятелю и излечилъ его по крайней мр на нкоторое время; совершеннаго излеченiя ожидать здсь невозможно: мы знаемъ, какъ кончаютъ такiе люди. Но главное дло, что вся эта дурь напущена на себя прiятелемъ нашего героя. Какъ ни безотрадны слова его и парадоксы, за ними слышится что – то живое, человческое, еще несовсмъ сгнившее. Самъ авторъ хорошо это чувствуетъ и не стерплъ, чтобы не высказать этого въ какихъ – нибудь «веселенькихъ пейзажикахъ» врод бабы съ шарманкой, старика скрипача – нмца, оборванаго мальчишки и тому подобнаго. Можно всегда предсказать, что къ подобнымъ личностямъ, выводимымъ въ противоположность герою, сохранится вся симпатiя читателя. Оно понятно. Въ нихъ много остроумнаго, парадоксальнаго, много поэтическаго элемента и поэтической обстановки, а главное – никто не ожидаетъ отъ нихъ подвига, иныхъ длъ, кром описанныхъ въ «веселенькихъ пейзажикахъ», стало – быть никто не будетъ обманутъ. Всякiй увренъ, что какъ только пройдетъ первый пылъ и жажда дятельности подобнаго разочарованнаго господина, возбужденные встрчей съ живымъ и здоровымъ организмомъ, какъ только станетъ ему снова скучно, то онъ ляжетъ на диванъ, задеретъ на стену ноги и будетъ ждать часъ, другой, третiй, не перемнится ли расположенiе духа; а перемнится, – пойдетъ смотрть «веселенькiе пейзажики», и читатель успокоивается, довольный поэтической обстановкой милаго Мефистофеля. Но я увлекся мене занимательною для меня личностью и забылъ моего героя. Мы сказали, что основываясь на характеристик его, представленной авторомъ, мы были вправ ожидать отъ него если не благороднаго дла, то врности себ самому; въ противномъ случа онъ обманулъ насъ или характеристика его сдлана неврно и отъ автора ускользнули весьма замтныя черты его характера, которыя объяснили бы поразившее насъ противорчiе.