Рядовые представители непросвещенной массы, чтобы доказать истинность своих представлений, не оперируют строгими логическими категориями — философское мышление им недоступно (масса рассматривает его как привилегию высших классов), но ссылаются на то, что "так, как он, думают все", а масса людей ведь ошибаться не может! Она смотрит на мир фасеточными глазами, в которых количество тождественных отражений бытия равно количеству составляющих ее индивидов; она страдает родом метафизического дальтонизма — различает лишь черные и белые цвета, рассуждая по формуле: да-да, нет-нет, что сверх того, то от лукавого.

Подобный метод аргументации во многих случаях был незаменим, когда мог служить залогом суверенитета и неприкосновенности народного мировоззрения. Но будучи догматическим по существу, он нередко и подводил народные массы, и они давали себя увлечь псевдонародными лозунгами вопреки своим собственным интересам. Так, христианская церковь не имела бы никакого влияния среди народных масс, если бы не сохранила в своих догматах формальные элементы раннего демократического христианства.

История идеалов христианства во многих пунктах напоминает историю народных представлений о буржуазном перевороте на Североамериканском континенте. Основательность этого переворота, проходившего под знаком фермерских идеалов и в этом смысле не имевшего себе европейских аналогий, сделала идею об "исключительности" американского общества чрезвычайно популярной среди колонистов. Популярность ее только усиливалась оттого, что переворот происходил в невиданной географической среде, так что ощущение Нового Мира было у колонистов самым полным.

Когда в душу народа западают дорогие ему идеалы, ему уже трудно расстаться с ними. Даже когда они превращаются в зыбкие отражения давно прошедших времен, он может держаться за них, пока серьезные причины не побудят его к выработке нового мировоззрения. Страшная инертность сознания как раз больше всего была характерна для средневекового народного мышления. В наше время из всех народов буржуазного Запада она сохранилась как атавизм только у американцев.

Буржуазный индивидуализм, когда он еще проделывал восходящее движение, был прогрессивным явлением в развитии человеческой личности как нового общественного типа. Он означал сокрушительную победу над старинным общинным бытом, который, хотя и доказал своим долголетием необыкновенную живучесть, в конечном счете должен был лишиться мощных сил сцепления, действовавших внутри него, и вдруг распался на тысячу частей.

В то же время буржуазный индивидуализм означал новую победу человека над природой, сам был мерой человеческих возможностей, когда, удесятерив свои силы, человек мог, наконец, не безликим числом, а личным уменьем бороться с природой.

Не случайно именно в это время в головах философов-материалистов выкристаллизовываются захватывающие идеи человеческого прогресса и дерзкие представления о неисчерпаемой мощи человеческого разума, осознавшего свое превосходство над природой.

Но нигде в Старом Свете, в этом сравнительно хорошо ухоженном человеком урочище, индивидуализм не прошел такого сурового и всенаправленного испытания, как на Североамериканском континенте, и с таким участием больших масс народа. Люди вступали здесь в непосредственный конфликт со стихией и нигде этот конфликт не был столь мало опосредствован крупными формами производства.

Чисто физическое напряжение было большим, но ни с чем нельзя было сравнить весь объем тех сложных задач, которые природа ставила на каждом шагу перед интеллектом пионера. В новом непривычном мире, астрономически далеком от старого, так что сам этот последний казался уже не существующим, весь исторически накопленный запас народных практических рецептов, важных примет и руководящих пословиц был бесполезен.

Американский фермер, не в пример европейскому крестьянину, был непоседлив. Неукротимый дух пионера толкал его в новые, неизведанные края. Постоянно меняющаяся среда требовала отбросить старые формулы и принимать каждый раз самостоятельные решения, исходя из обстановки. Поэтому здесь вылепливались характеры, не боящиеся новизны, расстающиеся безо всякого сожаления с патриархальными догмами старины, если они не выдерживали проверки рационализмом. Потому что излишняя привязанность к традиционному в этих суровых условиях была гибельной.

На американском Западе выковывались личности, из которых многие впоследствии были окружены ореолом национальных героев или стали крупными государственными деятелями. Легендарный Даниэль Бун вызывает у американцев такие же ассоциации, как у нас имя Ермака. Президенты Джексон, Гарриссон, Полк и другие — все прошли закалку на фронтире.

С наступлением эры крупного машинного производства, высокомеханизированного сельского хозяйства индивидуалистический тип американского фермера значительно усложнился, но в нем осталась его прежняя фундаментальная закваска, которая выдает его во всем.

Он механик — машины вошли в его плоть и кровь, технику он знает и умеет ею управлять; он и экономист — постоянно ломает голову над тем, как рациональнее вести хозяйство, чтобы затраты были минимальными, а прибыль максимальной; он и расчетливый торговец, умеющий учуять благоприятную конъюнктуру, знающий, куда выгоднее вложить деньги, чтобы они обернулись с хорошим процентом.

Из всех буржуазных типов личности американский наиболее абстрагирован от предыдущих исторических связей. Американскую личность поэтому можно считать моделью буржуазной личности.