Он гораздо больше, чем просто ваш муж. Он – ваш брак. Семья. Ваше бабье лето.

Знаете, в одном африканском племени жених по традиции выбивает невесте два передних зуба. У нас это тоже происходит. Но гораздо позже. Или нет?

Горькая женская доля воспета буквально всеми: от Толстого («Анна Каренина») до Некрасова («Доля ты русская, долюшка женская – вряд ли труднее сыскать…»). И мы, девчонки, все время думаем, как повезло нашим мужьям с нами, даже если боимся их, неразумных, потерять. Ведь они-то, олухи окаянные, нас расчудесных не ценят, могут из дома уйти, а потом, когда осознают мировой масштаб этой катастрофы, вернуться будет уже поздно – битая посуда не клеится. Но они, как ни странно, несчастливы с нами ровно так же, как и мы с ними. Парадокс? Нет, реальность. А чего же им, мужикам, не хватает, почему им плохо рядом с нами? Причин недовольства у них не меньше, чем у нас: одному нужна свобода творчества, другому – тишина и покой после работы, а не ежедневное нытье, третий любит вкусно поесть, а у вас хорошо получаются только магазинные пельмени, у четвертого аллергия на пыль, кота и тещу. Да мало ли еще что?

Еще рывок. Последний. Почти. Совсем чуть-чуть. Еще пачечка и полкилограммчика. Никто не говорил, что будет легко. Просто слишком жарко. Почти у цели. А пот такой соленый – у-у.

– Женщина, не хватайте руками. Подойдет ваша очередь – сама положу. Резкий голос из другого мира, из самого хвоста очереди больно ударил в голову:

– Ишь, какая быстрая. Если все начнут лапать, так и выбора не останется.

Выбора? Кто-то спятил. Не припомню, чтобы когда-нибудь был выбор.

В соседнем киоске продавщица с открытым ртом читала затертую брошюру «Почему я еще не замужем».

«Черт с ними, с помидорами. Да подавитесь вы все». Надоело быть мухой и рыться в гниловатой куче. Пересчитала бумажки – фантики. Вздох – обычное дело. Снова очередь.

– Упакуйте, пожалуйста, в пакет.

– Ну, дает, слыхали? Вы, собственно, откуда? Пакет денег стоит. А перевязать нечем, – прошипела ехидна в колпаке продавщицы.

– Конечно, конечно. Вот деньги.

Запихивая в пакет, одурело смотрела на его красную надпись «SERVIСE».

Цык. Лопнула ручка пакета.

«Теряю сноровку… Нет. Причем тут сноровка. Теряю личность».

– Что стоишь посреди дороги, корова. Двигай маслы!

– Извините.

(А маслов-то всего-навсего 50 кг на 168 см роста).

Приближаясь к остановке, цык… «Кажется, второй пакет», – нет – это руки. Оторвались и болтаются где-то на уровне колен.

Кружится голова и болит.

– Шнэля. Лезь в автобус. Вот краля – всех задерживает.

Сидящему:

– Прокомпостируйте, пожалуйста, молодой человек.

– Давай, не нависай только со своими клунками. Все мозги прокомпостировали.

Скорее. Черт. Ключ проворачивается в замке. Танцы около двери. Срочно нужно попасть в квартиру.

– Соседушка, помочь?

– Спасибо.

Сумки на пол. Не включая свет. Пять секунд. Старт. О-о-о. Блаженство. Вымыть руки и за работу.

«Теряю личность. К черту: готовить для любимых – радость».

– Сынок, ты пришел, а я и не слышала.

– Не слышала? (мысленно: Тетеря!) Опять тройка за домашнее сочинение. Тебе же некогда помочь, не досуг, так сказать. Ты же у нас кандидатскую пишешь, диссертутка!

– Как ты разговариваешь с матерью?

Дверь, всхлипнув, пронзительно влетела в проем.

«Боже, я ведь уже неделю не была в библиотеке. Теряю личность»…

– Натка, женка, постирала?

– Прости, писала лекцию студентам – не успела.

– Сколько можно переписывать? За десять лет даже кретин бы запомнил.

И дверь опять влетела в коробку.

С каждым годом косяк все больше кривился, спина горбилась, маслы не нарастали, но четче становились морщины, а мысль «Теряю личность» приходила все реже.

Они оба мечтали стать великими художниками. Но у Бога была всего одна вакансия. И второму пришлось стать добропорядочным семьянином и оформителем витрин.

Через двадцать пять лет на встрече выпускников они оба хвалились удачной судьбой и втайне страшно завидовали друг другу.

Ночью первый, ломая руки, просил Бога забрать у него талант и подарить тепло семейного очага. А второй проклинал день, когда двадцать лет назад встретил эту чертову женщину.

Она была плохой хозяйкой и хорошей любовницей. Она была красива, как рыжее Солнце, и слегка небрежна: то прядь выбивалась из прически, то некстати ломался ноготь. Она вся была скроена из музыки и совсем не умела петь. Она была потрясающе чуткой и резкой в движениях. Она была удивительно щедрой на слова и поступки и бесконечно привязанной к любимым вещам и плюшевым игрушкам. Она хранила в кошельке кошачий коготь. Она смотрела на звезды и расчетливо торговалась у каждого прилавка. Она вечно спешила, желая обогнать время, и постоянно опаздывала. Она проливала чай на скатерть, роняла сахарницу, теряла ключи от машины, забывала на почте записную книжку, копила в раковине грязную посуду, ходила в тапочках по дому, чтобы не цеплять босыми ногами мусор. Подбирала на улице чужие перчатки. Воровала сковородки из чувства справедливости, совершенно ей неведомого. Материлась, как сапожница, и читала наизусть Шекспира. Писала картины, длинные письма и совсем не умела сражаться, хотя кроме нее никто об этом не знал. Она впутывалась в истории и пахла кошкой. Она любила джаз, ярких мужчин и сумасшедшие вечеринки. С каждым днем она становилась все моложе. Пока кто-то не сказал о ней «была».