Она стала вдруг серьёзна и углубилась на минуту в еду. И сейчас же, так же серьёзно и очень выразительно, как бы отвечая на какую-то свою мысль, сказала:

— У нас нет фарисейства. Мы открыто называем предрассудки предрассудками, и не делаем ничего тайного, чего не посмели бы сделать явно.

На минуту опять общее молчание.

Заговорила бабушка:

— Да ты зацем опять была в сколе-то, Натка? Ведь ты усь коньциля.

— Я же писала вам из Петербурга, что приехала сдать отчёт о своей заграничной поездке за первый год. Теперь опять получила деньги и еду на второй.

— Да, да, я и забыла. «Девичья» память-то, — пошутила бабушка. Помолчав, спросила: — Ты сто зе, опять в Палис?

— В Париж, бабушка.

— И надольго?

— Навсегда, бабушка.

— Н-но! Ну, усь и навсегда. Плиедесь когда-нибудь к нам-то.

— Ещё бы, бабушка, летом же приеду.

— Ну, то-то! Эх, кабы у меня ноги не болели, и я бы с тобой в Палис поехаля.

— Поедемте.

Бабушка сокрушённо качнула головой:

— Нет усь, куда усь! Цево тут людям месять зить. Умилять сколя надо. Вот ты там будесь в Пализе-то, мне и писи. А я буду думать, как будто это я сама там. Ты мне все писи.

— Что же ты теперь будешь делать в Париже? — спросила Александра Петровна.

— Ещё хорошенько не знаю, — ответила Наташа. — Думаю начать писать какую-нибудь картину.

— А твои офорты, гравюры?

— Да, конечно и это. Но это я теперь делаю только для школы.

— А ты мне ещё писала с таким увлечением о твоих офортах, — сказала Лина. — И правда, те рисунки, которые ты мне прислала, они были прелестны. Ты говорила, что у тебя там есть какая-то своя печатная машина?

— О, да, да, — с какой-то наивной небрежностью и точно торопясь, ответила Наташа, — но теперь меня уже влечёт другое. Я почувствовала в себе силы. Настоящее искусство — только в красках. У Штиглица я занималась живописью как бы мимоходом. У нас ведь там все больше к прикладному искусству тяготеют. Ну и у меня не было веры в себя. Теперь пробудилась. В Париже я познакомилась с одним художником. Он тоже офортист и чудный преподаватель по офорту, но пишет и масляными красками. Как офортист, он — профессор; как живописец — он ещё только «ищет себя». Меня так увлекли его искания, что я сама попробовала писать тоже. И он одобрил.

— Что же ты пишешь: пейзажи или жанр?

— Пока только пейзажи, но пробовала писать и лица.

— И что же, удачно?

— Да. Улавливаю сходство.

— Натка, ты написи с меня польтлет, — сказала бабушка шутливо, но так, что в её тоне послышался страстный каприз старого ребёнка.

— Непременно, бабушка! Я сама об этом думала, когда ехала сюда. Ведь я с собой взяла все: и кисти, и краски, и полотна. А мольберт мы тут как-нибудь соорудим.

— Да твой старый цел, — сказала Лина.

— Да, я и забыла.

— Вот холёсё-то, — обрадовалась бабушка.

— Ну, Наташа, у нас сегодня пирожное неважное, — сказала Александра Петровна, когда на стол подали печёные яблоки. — Тебя сегодня не ждали, и ничего другого сделать не успели. Вот завтра…

— Мама, да разве я такая избалованная! Что ты! — тоном ласкового упрёка прервала её Наташа.

Александра Петровна любовно поглядела ей в глаза:

— Я хочу, чтоб ты «ощущала радость бытия».

Наташа притянула к себе её руку и поцеловала её:

— Мамочка, мне здесь все хорошо, все радостно! Я страшно люблю печёные яблоки! Да ещё со сливками. Довольно, довольно, мамочка, куда ты! Неужели ты думаешь, что я выпью целый стакан? Боже, какие вкусные сливки, — вот что значит свои-то!

Бабушка сказала:

— И яблоки свои. Ныньце холёсий-холёсий был улозяй на яблоки.

— Это все ты, Лина, заведуешь этим? — сказала Наташа, обращаясь к сестре.

— Да, — просто, но с чувством удовлетворения сказала Лина. — У меня нынче был очень удачный год. Мы одних яблоков продали на тысячу рублей.

Бабушка опять вставила своё замечание:

— А сколько ягод всяких было, сколько валенья навалили. Плёдовали дазе соседям. Я говолю Полиньке: ты бы плямо узь фаблику отклиля.

Наташа с равнодушным восторгом сказала:

— Право, я иногда с гордостью думаю о вас! Какие вы тут независимые. Все-то вы умеете делать сами, все-то у вас своё. Если бы был жив папа, он мог бы с чувством удовлетворения сказать: мои мечты о «девичьем поле» сбылись.

Анна Петровна, иронически улыбнувшись, заметила:

— Кроме только того, что все дочки, кроме Лины, разбежались отсюда.

Наташа немного смутилась и как-то не сумела сказать ничего другого, как:

— Всякому своё, тётя. Меня папа ведь сам направил к Штиглицу.

Александра Петровна с тихой грустью и лаской в голосе сказала:

— А я вот здесь часто вспоминаю отца и всегда благодарю его за то, что он тогда сделал этот шаг — порвал с городом, сел на землю. Когда я последний раз была в Петербурге, мне жизнь там показалась такой скучной, такой неинтересной. Отвыкла, что ли, я, а только как-то все кажется там таким ненужным мне — а чувствуешь, что жить там страшно трудно. На меня там какая-то жуть нападает. И хочется скорей домой, сюда.