Пять! Такое обилие о чём-то да говорит. "Вы жёлтый топаз в моей оправе!" - хихикнул Карамуф, как только перемножил в уме стоимость подаренных цветков на их изрядное общее количество. Так ведь и перемножить сумел не сразу, а где-то с минуту загибал пальцы на обеих руках, мучительно уставившись в потолок. Или он заодно прикидывал и цены на топазы на рынке драгоценностей?

Под "оправой" хитрец имел в виду не только свой особняк в Циге, где царственная беглянка из Уземфа нашла временное убежище, но и свои разветвлённые связи в городских верхах, вплоть до самой Ангелоликой.

Приход Оксоляны на службу в кафедральный храм - тоже итог натяжения связей карамцкого банкира. Без них и на порог бы не пустили. Служба-то, пусть и публичная - но только для своих. В Циге не сильно жалуют посторонних.

Жаль, самого Карамуфа отвлекли дела, не дали поприсутствовать на некрократической службе. Он и сам-то расстроился, что не увидит результата своих действий. Да и царевне, коли начистоту, без него неспокойно. Кто поможет быстрым советом в случае надобности?

Пора показаться! Лимоннокожая уземфка привстала на своём сидении, опершись на балюстрадку ложи для принцесс, кошачьим движением подала бюст вперёд, провела по волосам ладонью, скользнула взором по залу, ловя боковым зрением ответные заинтересованные взгляды. Что, нет?!

Да найдётся ли в этом столь многолюдном соборе хоть один мужчина, который оправдает её старания хорошо выглядеть? Пусть не смельчак, способный на поступок, а обыкновенный мертвец, которому хотя бы по памяти некогда живого тела всё ещё милы тела женские.

Ещё на парочке прошлых светских приёмов у нужных людей Цига, куда её неизменно сопровождал карамцкий банкир, Оксоляна нутром своим набальзамированным почуяла: дамское большинство здешнего высшего света настолько само утратило истинные женские формы, что готово возненавидеть её с полувзгляда. Такие не простят ни пылких взглядов поклонников, ни дороговизны присланных букетов. А уж уземфской выскочке рассчитывать на снисхождение и вовсе глупо. Кто она, и кто они: едва приобщённая к Смерти дикарка с востока - и заслуженные матери западной некрократии, почётные вдовы первосподвижников Владыки!

И только тут Оксоляна приметила то, чему не уделила внимания лишь по понятной скованности новичка и давней привычке себя контролировать.

В соборе Вечнотраурной Смерти мужчин вообще не было - ни одного. Женщины, женщины, женщины. Вернее, даже не вполне женщины, а только тот неприглядный тип мертвечих, который Оксоляна для себя определила презрительным словом "чернильницы".

* * *

Угу, кругом одни мертвечихи. Сварливые, старотелые, почти бесполые, почти все в тошнотворном окрасе 'кровь с молоком'. От женского в них только и осталось, что всепоглощающая зависть. Но если так, то для кого, спрашивается, царевна Оксоляна так вырядилась?

Почему Карамуф не предупредил? Знала бы - оделась бы так, чтобы меньше смущать омерзительных чернильниц. Скромно, как храмовая мышь. Любви бы от них не добилась, но, по крайней мере, не читала бы единогласное осуждение во всех обращённых на неё глазах.

Оксоляна мрачно забилась в угол гостевой ложи, куда большинство взглядов не добивало. Нет, её тело в купоросном платье так и сидело, где сидело, но сама она постаралась как можно дальше спрятаться. Пусть смотрят на вырядившуюся куклу, на пустую оболочку, а хозяйка останется незримой и не больно-то осуждённой.

"Плюют в морду, а мне не мокро. Бьют больно, а я довольна", - как писала одна мёртвая поэтесса, над которой в Уземфе похохатывали простаки. Что ж, её речь в сравнении с традиционной восточной поэзией и впрямь звучит грубовато. А ведь поэтесса знала, о чём писала, потому вовремя успевала от себя отстраниться, вот и не добивали до неё ни плевки, ни слова, ни удары. Не до конца воплощённые мертвецы такое проделывают всякий раз, когда попадают в позорные ситуации, не имеющие выигрышных перспектив.

Но кто-то ведь виноват, что царевна попала в неудобное положение!

Карамуф наверняка был в курсе, что на службу Ангелоликой в соборе Вечнотраурной Смерти мертвецы мужеского пола не допускаются, потому-то и сам сюда не пошёл. И раз ни словом не обмолвился, виной тому не могла быть простая забывчивость. Интриги, кругом интриги! Не царица ли Будула дотянула до Цига свои толстопалые щупальца? Не перекупила ли алчного карамцкого банкира как раз накануне самой важной встречи опекаемой им беглянки - с Ангелоликой госпожой?

Уму непостижимое вероломство!

Казалось бы, на двух предыдущих ступенях восхождения царевны - на званых приёмах у ближних сподвижниц Ангелоликой - Карамуф показал себя с лучшей стороны: провожал её, представлял, знакомил, мягко советовал. Но не усыплял ли он бдительность? Может, уже тогда знал, что продастся сестричке Будуле за её дурно пахнущие изумруды?

Нет, не похоже, что уже тогда. Ведь и в самом деле из кожи лез, чуть бальзамы не пускал из носу. Да и с Будулой иметь дело себе дороже - она ведь живая! Карамуф не дурак, чтобы о таком забыть. На живую союзницу он не поставит - не то воспитание.