Эти сны, эти образы, эти фигуры, эти слова и песнопения, – почему они вдруг явились? Зачем они? Для чего? Что означают? Кто подскажет? Кто объяснит? К кому податься?

От этих неясностей бросало в дрожь. И именно с этих кошмаров и дрожи начался его путь поисков и метаний под гнётом великого, но знакомого всем до боли страха. Страха, который проснулся и стал распускаться в нём, как бутон, – и который он сам вслух назвать не решался. Ведь это была боязнь пришествия неизбежного – Её Величества Смерти.

…

Стоит ли упоминать, что и весь последующий день он ощущал себя абсолютно разбитым. Собрав остатки сил и стиснув зубы, кое-как поднялся с постели. Затем дрожащими руками сварганил завтрак, неряшливо оделся и, еле переставляя ноги, выковылял из квартиры. Преодолев отдающие сыростью подъезд и двор, добрался до улицы. Там, как ни в чём не бывало, в кронах деревьев играло солнце, иногда налетал свежий бриз, а по дорожкам тут и там бродили стайками местные и отдыхающие. Выдался вполне погожий апрельский день, вокруг мерно и безмятежно дышал городок у моря, – но Ивану было совсем не до этого. Ему бы до службы ещё добраться…

На службу в итоге на полчаса опоздал – выговор, головная боль, смятение и подавленность.

Глотая в офисе чашка за чашкой кофе, Ваня судорожно и безрезультатно пытался понять: почему же ему так прескверно? Отчего какая-то чёрная тоска зародилась внутри, откуда это чувство тревоги… и загнанности? Чувство захлопнувшейся западни.

Ему трудно было предполагать, что один только сон, пускай и до крайности безумный, мог так выбить его из накатанной колеи. Голова шла кругом вверху, а внизу – заплетались ноги. Один только сон – а такой нокдаун?..

А может, кошмар тот был не один? Просто он запомнился сильнее, так как пришёл под утро? А на самом деле бессмысленных и беспощадных снов было много: целый сонм, целая вереница? Быть может, они являлись уже не первую ночь, просто он их забыл, может, они выветрились из памяти?

Иван не считал себя настолько впечатлительным, чтобы испытывать такой стресс из-за сновидений, пусть и психоделических. Хотя он, по забывчивости или по иной причине, всё же кривил здесь душой. Вспомни он, как пугали его в малые годы до чёртиков некоторые фильмы, которые ему посчастливилось (или не посчастливилось) лицезреть посредством ночного эфира ТВ или домашнего видеомагнитофона, он бы немного иначе оценил свою восприимчивость ко всякого рода жути.

Но очевидным в то утро было одно: он чувствовал себя истощённым, как будто отравленным… или же чудом вылезшим из гущи массовой потасовки. Тело ныло, мысли плыли, во рту проступал горький привкус.

Даже солнечный свет за окном не вселял никакой радости, лишь заставлял морщиться и страдать.

(Тогда Долженко ещё не знал, что в дальнейшем кошмары будут брать его за горло всё крепче, пока не сожмут мёртвой хваткой – и не будут уже отпускать, являясь без выходных, еженощно.)

Товарищ по работе, заметив Ванин мученический вид и охотно выслушав его сбивчивое повествование, сказал, что при таких вот видениях лучше всего пойти в церковь. Поставить свечку, подумать о чём-то хорошем. Благо, храм располагался недалеко, в него можно было заскочить хоть на обеденном перерыве. Иван выслушал коллегу, покивал в ответ, но в храм не пошёл, решил действовать иначе. Во время обеденного перерыва он к доктору на приём записался. Забрёл в районную поликлинику, отстоял небольшую очередь, устало назвался в окошке: «Долженко Иван», – получил свою амбулаторную карту и был записан на приём к невропатологу, которому можно было бы всю «историю болезни» (Ивана коробило от этих терминов) свою изложить. Врач равнодушно Ивана послушал, осмотрел, что-то про себя поразмыслил, поначеркал едва разборчивые каракули в предоставленной ему медкарте и выписал даже не один, а целых два препарата, оказывающих нужный умиротворяющий эффект.

Тем же вечером таблетки были приняты. Но видения не прекратились. Только углубились и дополнились всяческим неконтролируемым бредом про падения в бесконечную пропасть в состоянии полного паралича, оцепенения и паники, без возможности за что-либо даже уцепиться.

После трёх дней (вернее, ночей) таких таблеточных трипов, Иван всё же бросил принимать опостылевшие и сводящие с ума пилюли, смыл все жёлтые и розовые кругляшки в унитаз.

И решил всё же отправиться в церковь – как искренне советовал ему не так давно коллега, по доброте и простоте своей души. Да и Ванин внутренний голос стал подсказывать ему после очередного болезненного пробуждения, что это, наверное, единственный выход. Уж больно сны стали напоминать чертовщину.

Не поленившись и собравшись с духом, он явился в храм перед работой, с утра. Не успело ещё солнце как следует оторваться от горизонта, а он уже стоял внутри церкви и, вдыхая ароматы свечей и ладана, рассматривал иконы. Заметил и небольшую очередь смиренных прихожан, что уходила к священнику, облачённому в церемониальные, отливающие золотом одежды, и каким-то образом догадался, что это – на исповедь. В конце очереди были сухонький дедушка и тётенька с младенцем на руках (хоть она и выглядела уже уставшей от жизни, навряд ли ей стукнуло намного больше недавно закончившего институт Вани).